ВВЕДЕНИЕ
29 ноября 1968 г. суд присяжных земельного суда в Дармштадте объявил приговор по делу бывших членов зондеркоманды 4а. Среди десяти подсудимых находился и 56-летний бывший оберштурмфюрер СС Август Хэфнер (August Häfner). Прокуратура обвиняла Хэфнера по восьми пунктам, а именно участие в расстреле 117 коммунистов в Сокале 29.6.1941 г., участие в убийстве 1160 евреев в Луцке 2.7.1941 г., содействие испытанию разрывных пуль на 11 пленных в Житомире в июле 1941 г., участие в расстреле 402 евреев в Житомире 7.8.1941 г., участие в убийстве свыше 500 взрослых евреев в Белой Церкви в августе 1941 г., содействие убийству еврейских детей в Белой Церкви 21 или 22.8.1941 г., участие в расстреле примерно 300 человек (в том числе 80-100 душевнобольных женщин) в Василькове в конце августа или начале сентября 1941 г. и участие в расстреле 33 771 еврея в Киеве 29-30.9.1941 г.[1] Суд признал Хэфнера виновным в содействии убийству в четырех случаях (в Житомире в июле 1941 г., в Белой Церкви – убийство детей, в Василькове и в Киеве) и приговорил к 9 годам заключения в тюрьме строгого режима с зачетом срока предварительного заключения и пятимесячного заключения в качестве свидетеля на процессе по делу оперативных групп в Нюрнберге в 1947-48 гг.; ему было также запрещено в течение пяти лет занимать общественные должности[2].
Преступления, в которых Хэфнер обвинялся, он совершил, будучи членом зондеркоманды 4а. Эта команда была одной из наиболее кровавых команд СД, действовавших в тылу немецких войск на оккупированной территории тогдашнего Советского Союза. К началу октября 1941 г., к моменту убытия из команды Хэфнера, на ее счету было свыше 51 тысячи жертв[3], в основном евреев. Хэфнер в команде сначала был офицером связи с 6-й армией (в ее тылу команда действовала), со штабом оперативной группы С и «высшим фюрером СС и полиции Россия-Юг», а с 8 августа 1941 г. возглавлял самостоятельный отряд в Белой Церкви. На посту «фюрера» этого отряда, который в течение примерно месяца истребил несколько тысяч человек, Хэфнер окончательно превратился в массового убийцу.
Превращение это произошло не одномоментно. Началось оно тогда, когда в самом начале 1930-х годов прошлого века молодой мастер по изготовлению винных бочек Август Хэфнер, увлекающийся идеями «перелетных птиц», пропагандировавших «свободный дух» молодости, независимость его носителей от «стариков» - собственных родителей, механической рутины их жизни, по «идеалистическим причинам» вступил в нацистскую партию и ее подразделения – СА и СС. Возможно, в то время Хэфнер искренне верил в то, что нацизм даст ему возможность подняться над этой рутиной жизни, однако путь наверх фактически оказался путем, ведущим вниз.
Хэфнер был из тех, о ком говорят – «солдатская косточка». И эта «солдатская косточка», помноженная на консервативное воспитание и «кодекс чести СС» с его безоговорочным повиновением вышестоящему «фюреру», с готовностью выполнить любой приказ, в условиях порожденного ожесточением военного времени процесса возрастающей бесчувственности и равнодушия к жизни вообще в конце концов и сделали из Хэфнера массового убийцу.
Ниже «путь вниз» представлен в изложении самого Хэфнера – имеются в виду его показания, которые он давал вскоре после войны, находясь в заключении, а также позднее, уже в 1960-е годы – во время предварительного следствия и особенно суда[4]. Поскольку его показания далеко не всегда являются искренними, они дополняются отступлениями, которые содержат необходимые разъяснения, дополнения и уточнения. В приложении содержатся документы, которые раскрывают роль Хэфнера в тех акциях, к которым он прямо или косвенно был причастен. Большая часть документов касаются акций в Белой Церкви и окрестностях, поскольку за эти акции, в ходе которых были убиты несколько тысяч человек, Хэфнер несет прямую ответственность.
Обращение к биографии одного из нацистских преступников объясняется, во-первых, необходимостью персонификации нацистских преступлений. На наш взгляд, если говорить вообще о гитлеровцах или фашистах, то тем самым нивелируется индивидуально-личностная составляющая нацистских преступлений, у каждого из которых были организаторы и конкретные исполнители – те, кто отдавал приказ и те, кто нажимал на курок. Игнорирование индивидуально-личностного компонента приводит к тому, что преступления как бы повисают в воздухе, становятся чем-то эфемерным. Во-вторых, обращение к биографии конкретного преступника важно для уяснения причин и мотивов преступных деяний. В приводимых ниже собственных показаниях Хэфнер пытается эти причины и мотивы объяснить. Из его показаний мы можем увидеть, как происходило постепенное втягивание Хэфнера в убийства – от первой крови 29 июня 1941 г. в Сокале до массовых убийств мужчин, женщин и детей спустя всего два месяца.
Преступления, в которых Хэфнер обвинялся, он совершил, будучи членом зондеркоманды 4а. Эта команда была одной из наиболее кровавых команд СД, действовавших в тылу немецких войск на оккупированной территории тогдашнего Советского Союза. К началу октября 1941 г., к моменту убытия из команды Хэфнера, на ее счету было свыше 51 тысячи жертв[3], в основном евреев. Хэфнер в команде сначала был офицером связи с 6-й армией (в ее тылу команда действовала), со штабом оперативной группы С и «высшим фюрером СС и полиции Россия-Юг», а с 8 августа 1941 г. возглавлял самостоятельный отряд в Белой Церкви. На посту «фюрера» этого отряда, который в течение примерно месяца истребил несколько тысяч человек, Хэфнер окончательно превратился в массового убийцу.
Превращение это произошло не одномоментно. Началось оно тогда, когда в самом начале 1930-х годов прошлого века молодой мастер по изготовлению винных бочек Август Хэфнер, увлекающийся идеями «перелетных птиц», пропагандировавших «свободный дух» молодости, независимость его носителей от «стариков» - собственных родителей, механической рутины их жизни, по «идеалистическим причинам» вступил в нацистскую партию и ее подразделения – СА и СС. Возможно, в то время Хэфнер искренне верил в то, что нацизм даст ему возможность подняться над этой рутиной жизни, однако путь наверх фактически оказался путем, ведущим вниз.
Хэфнер был из тех, о ком говорят – «солдатская косточка». И эта «солдатская косточка», помноженная на консервативное воспитание и «кодекс чести СС» с его безоговорочным повиновением вышестоящему «фюреру», с готовностью выполнить любой приказ, в условиях порожденного ожесточением военного времени процесса возрастающей бесчувственности и равнодушия к жизни вообще в конце концов и сделали из Хэфнера массового убийцу.
Ниже «путь вниз» представлен в изложении самого Хэфнера – имеются в виду его показания, которые он давал вскоре после войны, находясь в заключении, а также позднее, уже в 1960-е годы – во время предварительного следствия и особенно суда[4]. Поскольку его показания далеко не всегда являются искренними, они дополняются отступлениями, которые содержат необходимые разъяснения, дополнения и уточнения. В приложении содержатся документы, которые раскрывают роль Хэфнера в тех акциях, к которым он прямо или косвенно был причастен. Большая часть документов касаются акций в Белой Церкви и окрестностях, поскольку за эти акции, в ходе которых были убиты несколько тысяч человек, Хэфнер несет прямую ответственность.
Обращение к биографии одного из нацистских преступников объясняется, во-первых, необходимостью персонификации нацистских преступлений. На наш взгляд, если говорить вообще о гитлеровцах или фашистах, то тем самым нивелируется индивидуально-личностная составляющая нацистских преступлений, у каждого из которых были организаторы и конкретные исполнители – те, кто отдавал приказ и те, кто нажимал на курок. Игнорирование индивидуально-личностного компонента приводит к тому, что преступления как бы повисают в воздухе, становятся чем-то эфемерным. Во-вторых, обращение к биографии конкретного преступника важно для уяснения причин и мотивов преступных деяний. В приводимых ниже собственных показаниях Хэфнер пытается эти причины и мотивы объяснить. Из его показаний мы можем увидеть, как происходило постепенное втягивание Хэфнера в убийства – от первой крови 29 июня 1941 г. в Сокале до массовых убийств мужчин, женщин и детей спустя всего два месяца.
[1] Anklageschrift in der Strafsache gegen Callsen und Andere // BArch B 162/4698, Bl. X.
[2] Urteil LG Darmstadt Ks 1/67 gg. Callsen u. A. // Justiz und NS-Verbrechen. Sammlung deutscher Strafurteile wegen nationalsozialistischer Tötungsverbrechen 1945-1999, Bd. 31 / Herausgeber Christiaan F. Rüter, Dick W. De Mildt. ‒ Amsterdam : Amsterdam University Press 2004 (Lfd. № 694).
[3] См.: «Донесение о событиях в СССР» (Ereignismeldung UdSSR) № 111 от 12.10.1941 г. // BArch B 162/440, Bl. 147.
[4] Соответствующие документы хранятся в Федеральном архиве ФРГ – филиал в Людвигсбурге.
[2] Urteil LG Darmstadt Ks 1/67 gg. Callsen u. A. // Justiz und NS-Verbrechen. Sammlung deutscher Strafurteile wegen nationalsozialistischer Tötungsverbrechen 1945-1999, Bd. 31 / Herausgeber Christiaan F. Rüter, Dick W. De Mildt. ‒ Amsterdam : Amsterdam University Press 2004 (Lfd. № 694).
[3] См.: «Донесение о событиях в СССР» (Ereignismeldung UdSSR) № 111 от 12.10.1941 г. // BArch B 162/440, Bl. 147.
[4] Соответствующие документы хранятся в Федеральном архиве ФРГ – филиал в Людвигсбурге.
ПЕРЕД ВОЙНОЙ
ОТ УЧЕНИКА БОЧАРА (cooper) ДО СОЛДАТА ВОЙСК СС
«Я родился 31.1.1912 г. в Меллингене/Швейцария в семье бондаря. Мои родители были родом из Швебиш Халла[1], куда они вернулись в 1914 г. Там я учился сначала в начальной школе, а затем в средней школе. В 1927 г. я получил свидетельство об окончании неполной средней школы. Вопреки моему желанию я по финансовым причинам должен был учиться на бочара на отцовском предприятии. Затем я работал в различных бочарных мастерских, был безработным, и в 1932-34 гг. вновь работал на отцовском предприятии. Затем я вступил в политический оперативный отряд (Politischen Bereitschaft) – будущие части СС для поручений (SS-Verfügungstruppe), это было примерно в марте 1934 г. С 1.1.1932 г. я был членом НСДАП, в 1932 г. я также стал членом СА. Я туда пришел из «Союзной молодежи»[2] и в 1932 г. стал фюрером в ГЮ[3]. Из-за этого в СА я не служил. В «Гитлер-Югенде» я был фюрером примерно до апреля 1933 г. Я имею золотой значок ГЮ. 4.3.1933 г. я стал членом СС»[4]. «Я по идеалистическим причинам вступил в партию и ее подразделения, и верил, что в СС отношение к вещам иное, чем в вермахте. Я воспринимал вермахт по-другому. Правильно ли это было - я должен оставить вопрос открытым»[5].
ОТСТУПЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Бывший бургомистр Швебиш Халла социал-демократ Юнг в заявлении от 30.3.1948 г. так охарактеризовал Хэфнера периода 1933 г.: «У меня с ним не раз были политические дискуссии делового характера. В ходе этих дискуссий я установил, что Хэфнер как молодой человек эту систему считает правильной, и он тогда из-за огромного влияния даже вступил в СС. Все эти дискуссии мне доказали, что я имею дело с молодым идеалистом, который, несмотря на свой молодой возраст, никак не использовал мои высказывания, что является доказательством его политической порядочности и его терпимости. Спустя много лет я встретил его во время его отпуска. Тогда уже давно бушевала война, и я обратил внимание Хэфнера на то, что я говорил ему в 33-м. По его сдержанности я понял, что он осознал свои ошибки, так как он никак не использовал мое свободное мнение, хотя был обязан. Из-за этих высказываний я бы неизбежно попал в концлагерь…»[6].
ОТСТУПЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Бывший бургомистр Швебиш Халла социал-демократ Юнг в заявлении от 30.3.1948 г. так охарактеризовал Хэфнера периода 1933 г.: «У меня с ним не раз были политические дискуссии делового характера. В ходе этих дискуссий я установил, что Хэфнер как молодой человек эту систему считает правильной, и он тогда из-за огромного влияния даже вступил в СС. Все эти дискуссии мне доказали, что я имею дело с молодым идеалистом, который, несмотря на свой молодой возраст, никак не использовал мои высказывания, что является доказательством его политической порядочности и его терпимости. Спустя много лет я встретил его во время его отпуска. Тогда уже давно бушевала война, и я обратил внимание Хэфнера на то, что я говорил ему в 33-м. По его сдержанности я понял, что он осознал свои ошибки, так как он никак не использовал мое свободное мнение, хотя был обязан. Из-за этих высказываний я бы неизбежно попал в концлагерь…»[6].
[1] Швебиш Халл (Schwäbisch Hall) – город в Германии (земля Баден-Вюртемберг). Семья Хэфнера вернулась в Швебиш Халл 30.7.1914 г.
[2] «Союзная молодежь» (Bündische Jugend) – политически и конфессионально нейтральное молодежное движение в Германии в начале 1930-х гг., разделявшее идеи «перелетных птиц», запрещенное нацистами в 1933 г.
[3] ГЮ – «Гитлер-Югенд» - нацистская молодежная организация, объединяла юношей в возрасте 14-18 лет. В СА Хэфнер состоял с 1.3. до 16.11.1932 г., в «Гитлер-Югенде» - с 1.8.1932 г. до 27.3.1933 г.
[4] Показания Хэфнера на судебном процессе в Дармштадте 2.10.1967 г. // BArch B 162/17908, Bl. 18. В СС Хэфнер имел № 105 693.
[5] См.: протокол допроса Хэфнера 12.1.1948 г. // BArch B 162/1055, Bl. 1808.
[6] BArch B 162/17918, Bl. 2462-2463.
[2] «Союзная молодежь» (Bündische Jugend) – политически и конфессионально нейтральное молодежное движение в Германии в начале 1930-х гг., разделявшее идеи «перелетных птиц», запрещенное нацистами в 1933 г.
[3] ГЮ – «Гитлер-Югенд» - нацистская молодежная организация, объединяла юношей в возрасте 14-18 лет. В СА Хэфнер состоял с 1.3. до 16.11.1932 г., в «Гитлер-Югенде» - с 1.8.1932 г. до 27.3.1933 г.
[4] Показания Хэфнера на судебном процессе в Дармштадте 2.10.1967 г. // BArch B 162/17908, Bl. 18. В СС Хэфнер имел № 105 693.
[5] См.: протокол допроса Хэфнера 12.1.1948 г. // BArch B 162/1055, Bl. 1808.
[6] BArch B 162/17918, Bl. 2462-2463.
ПРЕТЦШ-НА-ЭЛЬБЕ: ИНСТРУКТОР И КЛАССНЫЙ РУКОВОДИТЕЛЬ В ШКОЛЕ ПОГРАНИЧНОЙ ПОЛИЦИИ
«Служба в частях СС для поручений с 1.3.1935 г. считалась официальной службой в армии. Я обязался служить длительное время. До середины апреля 1936 г. я был в Эллвангене, а затем был переведен в Мюнхен[1]. В течение 1937 г. я выбыл из войск СС мирного времени[2]. У меня была возможность вступить в гестапо или в пограничную полицию. Я выбрал пограничную полицию, и должен был 2 месяца служить в пограничном контроле СС[3]. Затем мне было предложено сделать карьеру криминального чиновника, но я должен был по каким-то причинам остаться служащим[4]. Осенью 1939 г. пограничная полиция стала подразделением гестапо[5]. Я служил в Киферсфельдене и Куфштейне. 1.11.1937 г. я был переведен в Претцш/Эльба, где была создана школа пограничной полиции. Я был туда переведен в качестве начальника строевой службы и занимался там внутренней службой, а также стрелковой подготовкой и полицейской службой. Примерно с лета 1940 г. мне подчинялась вся внутренняя служба школы пограничной полиции»[6].
ОТСТУПЛЕНИЕ ВТОРОЕ
В ноябре 1937 г. вместе с 25-летним Хэфнером в Претцш для создания школы пограничной полиции был откомандирован оберштурмфюрер СС Карл Эссиг. После войны Эссиг так охарактеризовал своего бывшего подчиненного: «Хэфнер вместе со мной был откомандирован для создания школы пограничной полиции в Претцше. Командиром в то время был штандартенфюрер Дангело[7]. Хэфнер, после того как он отбыл срок своей службы, пришел туда потому, что он служил в СС «Дойчланд», если я правильно помню, то есть в полку войск СС.
В ноябре 1937 г. вместе с 25-летним Хэфнером в Претцш для создания школы пограничной полиции был откомандирован оберштурмфюрер СС Карл Эссиг. После войны Эссиг так охарактеризовал своего бывшего подчиненного: «Хэфнер вместе со мной был откомандирован для создания школы пограничной полиции в Претцше. Командиром в то время был штандартенфюрер Дангело[7]. Хэфнер, после того как он отбыл срок своей службы, пришел туда потому, что он служил в СС «Дойчланд», если я правильно помню, то есть в полку войск СС.
Он был придан мне лично в качестве инструктора и руководителя инспекции для текущих тогда курсов учащихся пограничной полиции. Хэфнер был тогда гауптшарфюрером СС. Я полагаю, что он в то время был служащим крипо[8], как и я сам. В этой школе в мои обязанности входило вышеназванное руководство инспекциями. Курсы были разбиты на отдельные инспекции или классы. Я одновременно осуществлял и руководил войсково-полицейским обучением и оружейно-технической подготовкой. Для этого мне был придан Хэфнер… Хэфнер был солдатом душой и телом. Именно поэтому он вступил и в СС «Дойчланд». Он был очень искусным тактиком в войсково-полицейском обучении, как в практике, так и в оружейной технике.
Он был очень корректным руководителем инспекции. В его инспекции всё получалось стопроцентно. У него никогда не было никаких особых происшествий. |
Он был абсолютно порядочным и честным человеком. Я не могу сказать о нем ничего плохого… Хэфнер был чрезвычайно молодцеватым солдатом и у начальства о нем было очень хорошее мнение…»[9].
Осенью 1939 г. Хэфнер был награжден железным крестом 2-го класса[10].. Он не рассказал, за что он получил железный крест, а следственные органы и суд этим не заинтересовались. Скорее всего, Хэфнер был награжден за участие в провокациях в конце августа 1939 г. в районе немецко-польской границы – провокациях, которые Гитлер использовал для нападения на Польшу. Хэфнер, по всей видимости, входил в отряд «немецких пограничников» под руководством командира школы пограничной полиции штандартефюрера СС Труммлера. Отряду Труммлера была предназначена роль «защитника» немецкого городка Хоэнлихен (Hohenlychen) в 100 км севернее Берлина, на который с польской территории должны были напасть «поляки» - отряд начальника школы фюреров полиции безопасности в Берлин-Шарлоттенбурге оберштурбаннфюрера СС Отто Хеллвига. За четыре дня до объявления войны отряд Труммлера занял стратегически важный пункт - вокзал в польском городе Мосина (юго-западнее Познани), который и удерживал до подхода немецких войск. Рапорт о занятии вокзала был, в сущности, первой военной сводкой второй мировой войны[11].
Осенью 1939 г. Хэфнер был награжден железным крестом 2-го класса[10].. Он не рассказал, за что он получил железный крест, а следственные органы и суд этим не заинтересовались. Скорее всего, Хэфнер был награжден за участие в провокациях в конце августа 1939 г. в районе немецко-польской границы – провокациях, которые Гитлер использовал для нападения на Польшу. Хэфнер, по всей видимости, входил в отряд «немецких пограничников» под руководством командира школы пограничной полиции штандартефюрера СС Труммлера. Отряду Труммлера была предназначена роль «защитника» немецкого городка Хоэнлихен (Hohenlychen) в 100 км севернее Берлина, на который с польской территории должны были напасть «поляки» - отряд начальника школы фюреров полиции безопасности в Берлин-Шарлоттенбурге оберштурбаннфюрера СС Отто Хеллвига. За четыре дня до объявления войны отряд Труммлера занял стратегически важный пункт - вокзал в польском городе Мосина (юго-западнее Познани), который и удерживал до подхода немецких войск. Рапорт о занятии вокзала был, в сущности, первой военной сводкой второй мировой войны[11].
[1] В Эллвангене и Мюнхене дислоцировались штурмбанны (батальоны) штандарта СС «Дойчланд».
[2] Хэфнер выбыл из войск СС в июле 1937 г., когда был обершарфюрером СС в 10-й роте полка СС «Дойчланд».
[3] В пограничном контроле СС Хэфнер служил с июня до августа 1937 г.
[4] Хэфнер 1.8.1937 г. был зачислен в гестапо в качестве криминального служащего.
[5] Это произошло в 1937 г. 8.5.1937 г. Гёринг подписал приказ, согласно которому для задач пограничной полиции компетентным является только Гиммлер.
[6] Показания Хэфнера на судебном процессе в Дармштадте 2.10.1967 г. // BArch B 162/17908, Bl. 18-20.
[7] Правильно – Карл д’Ангело (Karl d’Angelo). С марта 1939 г. командиром школы был штандартенфюрер СС д-р Ганс Труммлер.
[8] Крипо – Kripo – Kriminalpolizei – уголовная полиция.
[9] См.: показания Карла Эссига в качестве свидетеля на судебном процессе в Дармштадте 7.5.1968 г. // BArch B 162/17915, Bl. 1854-1856.
[10] См.: показания Хэфнера 31.5.1965 г. // BArch B 162/5652, Bl. 2905. Из отличий СС Хэфнер имел кольцо «мертвая голова» и подсвечник СС (Julleuchter).
[11] Мельников Д.Е., Чёрная Л.Б. Преступник №.1 Нацистский режим и его фюрер / Д.Е. Мельников, Л.Б. Чёрная. - Москва: Новости, 1991 (Глава VII. В борьбе за мировое господство); Runzheimer J. Die Grenzzwischenfälle am Abend vor dem deutschen Angriff auf Polen / J. Runzheimer // Benz W., Graml H. Sommer 1939. Die Großmächte und der Europäische Krieg / W. Benz, H. Graml. - Stuttgart 1979. - S. 110 (заявление под присягой д-ра Ганса Труммлера от 13.8.1947 г.).
[2] Хэфнер выбыл из войск СС в июле 1937 г., когда был обершарфюрером СС в 10-й роте полка СС «Дойчланд».
[3] В пограничном контроле СС Хэфнер служил с июня до августа 1937 г.
[4] Хэфнер 1.8.1937 г. был зачислен в гестапо в качестве криминального служащего.
[5] Это произошло в 1937 г. 8.5.1937 г. Гёринг подписал приказ, согласно которому для задач пограничной полиции компетентным является только Гиммлер.
[6] Показания Хэфнера на судебном процессе в Дармштадте 2.10.1967 г. // BArch B 162/17908, Bl. 18-20.
[7] Правильно – Карл д’Ангело (Karl d’Angelo). С марта 1939 г. командиром школы был штандартенфюрер СС д-р Ганс Труммлер.
[8] Крипо – Kripo – Kriminalpolizei – уголовная полиция.
[9] См.: показания Карла Эссига в качестве свидетеля на судебном процессе в Дармштадте 7.5.1968 г. // BArch B 162/17915, Bl. 1854-1856.
[10] См.: показания Хэфнера 31.5.1965 г. // BArch B 162/5652, Bl. 2905. Из отличий СС Хэфнер имел кольцо «мертвая голова» и подсвечник СС (Julleuchter).
[11] Мельников Д.Е., Чёрная Л.Б. Преступник №.1 Нацистский режим и его фюрер / Д.Е. Мельников, Л.Б. Чёрная. - Москва: Новости, 1991 (Глава VII. В борьбе за мировое господство); Runzheimer J. Die Grenzzwischenfälle am Abend vor dem deutschen Angriff auf Polen / J. Runzheimer // Benz W., Graml H. Sommer 1939. Die Großmächte und der Europäische Krieg / W. Benz, H. Graml. - Stuttgart 1979. - S. 110 (заявление под присягой д-ра Ганса Труммлера от 13.8.1947 г.).
«КАНДИДАТ РУКОВОДЯЩЕЙ СЛУЖБЫ»
«Тем временем я стал обершарфюрером и в Претцше – унтерштурмфюрером[1]. 20.4.1941 г. я стал оберштурмфюрером. Я был также привлечен к отбору для руководящей службы, который проходил в Претцше[2]. Я должен был координировать всю внутреннюю службу и должен был сам участвовать в этом отборе и притом на спортивных курсах в качестве так называемого экзаменатора; я должен был давать характеристику отдельным людям. При этом я узнал, что спрашивают другие экзаменаторы. Я беседовал с референтами и был поражен тем, что в СД все оказалось несколько иначе, чем я себе представлял. Я был свидетелем, что каждый может свободно критиковать. Я считаю, что экзаменатор должен приложить много усилий, чтобы обучить людей, которые имеют мужество находить критические слова. Вскоре я сам получил задание вести различные беседы за круглым столом, и затем мне было заявлено, что я должен сам записаться на эти курсы по отбору. После этого я был зачислен на курсы. На этих курсах было 16 человек, которые еще не имели полного среднего образования. К 1.9.1940 г. мы были вызваны в Берлин и стали готовиться к сдаче экзамена на аттестат зрелости для одаренных; одновременно мы в Берлинском университете слушали 1-й триместр.
Экзамен на аттестат зрелости мы должны были сдавать между Рождеством и новогодней ночью в имперском министерстве образования[3]. Это был очень строгий экзамен.
Потом была командировка в Претцш[4]. Там я сразу был привлечен к такой же службе, что и раньше. В первую очередь речь шла о том, чтобы обмундировывать постоянно прибывающих людей из свободных профессий, делать прививки и пр. О задачах команд вообще ничего не было известно. Для меня было ясно, что предстояла деятельность за пределами империи. О каких-либо задачах объявлено не было. Сначала там были созданы роты, но они были никак не связаны с созданными позднее оперативными командами. Это было чисто организационное мероприятие. Затем были сформированы оперативные команды. Мы в Претцше все построились, пришел Гейдрих и объявил, что предстоит операция. Затем были сделаны обычные заявления, что следует себя хорошо проявить. Было ясно, что если предстоит деятельность за пределами империи, то следует считаться с тем, что будут какие-то воздействия со стороны противника и что нужно себя показать мужчиной. |
В принципе речь шла только о задачах полиции безопасности без детализации. Само собой разумеется, что они в первую очередь служили обеспечению безопасности тыла боевых частей. О расстрелах евреев речи не было […] В Бад-Шмидеберге Гейдрих собрал руководителей команд. Я должен был тогда стоять у двери и не пускать посторонних. На этом собрании были Штрекенбах, Раш, Олендорф, Неебер [Небе], фон Ар [?], Штальэкер, Зикс и все руководители команд I – XII. Из команды 4а там был Блобель»[5].
ОТСТУПЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Шеф одной из оперативных групп – Отто Олендорф – уже после войны так изложил суть отданных приказов: «Во время формирования оперативных групп в Дюбене в Саксонии перед началом кампании против России оперативные группы и оперативные команды наряду с обычными задачами по линии абвера и информационной службы получили дополнительный приказ – по причинам безопасности убивать политических комиссаров, коммунистических активистов, евреев и цыган и всех тех лиц, которые угрожают безопасности. При отдаче приказа и неоднократно в Берлине и позднее в других местах было добавлено, что вермахт об этих задачах информирован и получил указание поддерживать их выполнение. Как при отдаче этого приказа об убийствах, так и во время дискуссии о приказе об убийствах, вызванной сильными протестами против приказа, Штрекенбах, который передал приказ, подчеркнул, что этот приказ является непосредственным приказом фюрера и поэтому всякая дискуссия об этом приказе является бессмысленной. Убийства, которые совершали члены оперативных групп в 1941 г. и в последующие годы, были, таким образом, не дикими акциями или актами произвола, а планомерной деятельностью по исполнению отданного приказа фюрера […]»[6]. Наличие уже накануне нападения Германии на СССР приказа об убийстве евреев подтвердил и бывший «фюрер» одной из команд СД Вальтер Блуме: «…По моему мнению, сначала было совещание в Берлине, которое провел Гейдрих. На этом совещании, на котором речь шла о России и на котором Гейдрих дал описание вещей, которые ожидают там оперативные группы, вопрос об уничтожении восточного еврейства был предметом очень краткого изложения. Речь Гейдриха касалась в первую очередь ожидаемых стычек с партизанами. Этому было уделено основное внимание. В рамках этого изложения он затем заявил, что восточное еврейство как духовный резервуар мирового большевизма в этом случае должно быть уничтожено […] На совещании в Берлине не было никакой возможности для дискуссии, она была тогда невозможна. Я еще припоминаю, что возникло беспокойство, когда был объявлен приказ, и кто-то сзади выкрикнул: «как такое должно происходить». На это Гейдрих заявил: «это вы узнаете на собственном опыте на месте». Такой выкрик с места был совершенно необычным, поэтому он мне запомнился […]»[7].
Сам Гейдрих в письме «высшим фюрерам СС и полиции» Екельну («Россия-Юг»), фон дем Баху («Россия-Центр»), Прютцману («Россия-Север») и Корземану («особого назначения») от 2 июля 1941 г. так изложил те задачи, которые он поставил командам СД: «[…] Ближайшей целью всей деятельности является политическое умиротворение вновь оккупированных областей, то есть главным образом умиротворение в понимании полиции безопасности. Конечной целью является экономическое умиротворение. Хотя все предписанные мероприятия надлежит подчинять конечной цели, которой придаётся главное значение, все же, принимая во внимание десятилетиями длившуюся большевизацию страны, их следует осуществлять на обширной территории с беспощадной суровостью […]
4. Казни:
Казнить надлежит всех
функционеров Коминтерна (как вообще профессиональных коммунистических политиков),
высших, средних и радикальных низших функционеров партии, Центрального Комитета, областных и районных комитетов,
народных комиссаров,
евреев на партийных и государственных постах,
все прочие радикальные элементы (саботажники, пропагандисты, партизаны, террористы, подстрекатели и т.д.),
поскольку они не нужны или больше не нужны для политических и экономических справок, которые являются особенно важными для дальнейших мероприятий полиции безопасности или для хозяйственного восстановления оккупированных областей.
Особое внимание следует обращать на то, чтобы не были полностью ликвидированы хозяйственные, профсоюзные и торговые органы, так как в противном случае не окажется подходящих лиц для справок. Попыткам самоочищения антикоммунистических и антиеврейских кругов во вновь оккупированных областях не следует чинить никаких препятствий. Напротив, им следует, разумеется, незаметно, содействовать, но так, чтобы эти местные круги самообороны позднее не могли сослаться на распоряжения или данные им политические гарантии. Так как по понятным причинам такие действия возможны только в течение первого времени военной оккупации, оперативные группы ЗП (СД) по возможности по договоренности с военными органами должны стремиться к тому, чтобы как можно быстрее вступить в соответствующие вновь оккупированные районы, по крайней мере передовой командой. Особенно тщательно следует действовать при расстрелах врачей и прочих лиц, занятых в здравоохранении. Так как в сельской местности на 10 000 жителей приходится только один врач, то в случае эпидемий вследствие расстрела большого числа врачей возникнет трудно заполняемый вакуум. Если в отдельном случае казнь необходима, её, само собой разумеется, следует провести, но ей должна предшествовать тщательная проверка дела […]»[8].
Шеф одной из оперативных групп – Отто Олендорф – уже после войны так изложил суть отданных приказов: «Во время формирования оперативных групп в Дюбене в Саксонии перед началом кампании против России оперативные группы и оперативные команды наряду с обычными задачами по линии абвера и информационной службы получили дополнительный приказ – по причинам безопасности убивать политических комиссаров, коммунистических активистов, евреев и цыган и всех тех лиц, которые угрожают безопасности. При отдаче приказа и неоднократно в Берлине и позднее в других местах было добавлено, что вермахт об этих задачах информирован и получил указание поддерживать их выполнение. Как при отдаче этого приказа об убийствах, так и во время дискуссии о приказе об убийствах, вызванной сильными протестами против приказа, Штрекенбах, который передал приказ, подчеркнул, что этот приказ является непосредственным приказом фюрера и поэтому всякая дискуссия об этом приказе является бессмысленной. Убийства, которые совершали члены оперативных групп в 1941 г. и в последующие годы, были, таким образом, не дикими акциями или актами произвола, а планомерной деятельностью по исполнению отданного приказа фюрера […]»[6]. Наличие уже накануне нападения Германии на СССР приказа об убийстве евреев подтвердил и бывший «фюрер» одной из команд СД Вальтер Блуме: «…По моему мнению, сначала было совещание в Берлине, которое провел Гейдрих. На этом совещании, на котором речь шла о России и на котором Гейдрих дал описание вещей, которые ожидают там оперативные группы, вопрос об уничтожении восточного еврейства был предметом очень краткого изложения. Речь Гейдриха касалась в первую очередь ожидаемых стычек с партизанами. Этому было уделено основное внимание. В рамках этого изложения он затем заявил, что восточное еврейство как духовный резервуар мирового большевизма в этом случае должно быть уничтожено […] На совещании в Берлине не было никакой возможности для дискуссии, она была тогда невозможна. Я еще припоминаю, что возникло беспокойство, когда был объявлен приказ, и кто-то сзади выкрикнул: «как такое должно происходить». На это Гейдрих заявил: «это вы узнаете на собственном опыте на месте». Такой выкрик с места был совершенно необычным, поэтому он мне запомнился […]»[7].
Сам Гейдрих в письме «высшим фюрерам СС и полиции» Екельну («Россия-Юг»), фон дем Баху («Россия-Центр»), Прютцману («Россия-Север») и Корземану («особого назначения») от 2 июля 1941 г. так изложил те задачи, которые он поставил командам СД: «[…] Ближайшей целью всей деятельности является политическое умиротворение вновь оккупированных областей, то есть главным образом умиротворение в понимании полиции безопасности. Конечной целью является экономическое умиротворение. Хотя все предписанные мероприятия надлежит подчинять конечной цели, которой придаётся главное значение, все же, принимая во внимание десятилетиями длившуюся большевизацию страны, их следует осуществлять на обширной территории с беспощадной суровостью […]
4. Казни:
Казнить надлежит всех
функционеров Коминтерна (как вообще профессиональных коммунистических политиков),
высших, средних и радикальных низших функционеров партии, Центрального Комитета, областных и районных комитетов,
народных комиссаров,
евреев на партийных и государственных постах,
все прочие радикальные элементы (саботажники, пропагандисты, партизаны, террористы, подстрекатели и т.д.),
поскольку они не нужны или больше не нужны для политических и экономических справок, которые являются особенно важными для дальнейших мероприятий полиции безопасности или для хозяйственного восстановления оккупированных областей.
Особое внимание следует обращать на то, чтобы не были полностью ликвидированы хозяйственные, профсоюзные и торговые органы, так как в противном случае не окажется подходящих лиц для справок. Попыткам самоочищения антикоммунистических и антиеврейских кругов во вновь оккупированных областях не следует чинить никаких препятствий. Напротив, им следует, разумеется, незаметно, содействовать, но так, чтобы эти местные круги самообороны позднее не могли сослаться на распоряжения или данные им политические гарантии. Так как по понятным причинам такие действия возможны только в течение первого времени военной оккупации, оперативные группы ЗП (СД) по возможности по договоренности с военными органами должны стремиться к тому, чтобы как можно быстрее вступить в соответствующие вновь оккупированные районы, по крайней мере передовой командой. Особенно тщательно следует действовать при расстрелах врачей и прочих лиц, занятых в здравоохранении. Так как в сельской местности на 10 000 жителей приходится только один врач, то в случае эпидемий вследствие расстрела большого числа врачей возникнет трудно заполняемый вакуум. Если в отдельном случае казнь необходима, её, само собой разумеется, следует провести, но ей должна предшествовать тщательная проверка дела […]»[8].
[1] В унтерштурмфюреры СС Хэфнер был произведен 9.11.1939 г.
[2] В 1940 г. среди криминал-комиссаров в гестапо и уголовной полиции, а также фюреров СС в СД 1910 года рождения и младше было отобрано около 100 человек для подготовки к занятию руководящих постов в системе полиции безопасности и СД (так называемые «кандидаты руководящей службы» - „Anwärter des Leitenden Dienstes“). Подготовка предусматривала двухгодичное изучение права за государственный счет и годичную стажировку в органах общей администрации.
[3] См.: протокол допроса Хэфнера 12.1.1948 г. // BArch B 162/1055, Bl. 1808. Хэфнер сдавал экзамен на аттестат зрелости 29 и 30.12.1940 г.
[4] В Претцш Хэфнер был направлен в середине мая 1941 г.
[5] Показания Хэфнера на судебном процессе в Дармштадте 2.10.1967 г. // BArch B 162/17908, Bl. 18-20, 24.
[6] См.: показания Отто Олендорфа 9.11.1948 г. // BArch B 162/3300, Bl. 2047-2048.
[7] См.: показания Вальтера Блуме на судебном процессе в Дармштадте 4.3.1968 г. // BArch B 162/17913, Bl. 1340-1341, 1344
[8] Die Einsatzgruppen in der Sowjetunion 1941/42. Die Tätigkeits- und Lageberichte des Chefs der Sicherheitspolizei und des SD / Hg. von P. Klein. - Berlin 1997. – S. 324-326.
[2] В 1940 г. среди криминал-комиссаров в гестапо и уголовной полиции, а также фюреров СС в СД 1910 года рождения и младше было отобрано около 100 человек для подготовки к занятию руководящих постов в системе полиции безопасности и СД (так называемые «кандидаты руководящей службы» - „Anwärter des Leitenden Dienstes“). Подготовка предусматривала двухгодичное изучение права за государственный счет и годичную стажировку в органах общей администрации.
[3] См.: протокол допроса Хэфнера 12.1.1948 г. // BArch B 162/1055, Bl. 1808. Хэфнер сдавал экзамен на аттестат зрелости 29 и 30.12.1940 г.
[4] В Претцш Хэфнер был направлен в середине мая 1941 г.
[5] Показания Хэфнера на судебном процессе в Дармштадте 2.10.1967 г. // BArch B 162/17908, Bl. 18-20, 24.
[6] См.: показания Отто Олендорфа 9.11.1948 г. // BArch B 162/3300, Bl. 2047-2048.
[7] См.: показания Вальтера Блуме на судебном процессе в Дармштадте 4.3.1968 г. // BArch B 162/17913, Bl. 1340-1341, 1344
[8] Die Einsatzgruppen in der Sowjetunion 1941/42. Die Tätigkeits- und Lageberichte des Chefs der Sicherheitspolizei und des SD / Hg. von P. Klein. - Berlin 1997. – S. 324-326.
ВОЙНА
СОКАЛЬ: ПЕРВАЯ КРОВЬ
«В Претцше 21 июня (это была суббота) состоялось уже упомянутое совещание руководителей команд. На этом совещании было официально объявлено, что предстоит операция против России. Еще раньше шли подобные разговоры, были также прочитаны лекции о России. Я на таких лекциях никогда не присутствовал, так как мне что-то мешало. Поэтому я только в субботу, 21 июня, первый раз узнал, что мы пойдем в Россию. Официальное построение подразделения тогда не состоялось.
На рассвете в воскресенье, т.е. 22 июня, команда выехала. В команду входили, включая Блобеля, 9 офицеров СС и 53-56 унтер-офицеров и рядовых[1]. Мы имели 16-20 легковых машин, несколько грузовиков и 1-2 мотоцикла. Путь лежал на восток. Сначала мы не знали, как мы поедем. Я выполнял обязанности адъютанта и постоянно сидел в машине штандартенфюрера Блобеля. В Глейвице мы переночевали. Затем мы еще были в Кракове. Я могу абсолютно точно сказать, что во Львове команда не была. Это я хотел бы категорически констатировать. Блобель сказал мне, что команда должна явиться к генерал-фельдмаршалу фон Рейхенау. Блобель в течение всего времени никогда не давал мне в руки письменный приказ. Информацию о каких-либо событиях я получал только устно. Блобель сказал мне, что 6-ю армию мы должны искать в районе Сокаля. Вскоре мы достигли польского замка, который служил нам местом расквартирования. Команда прибыла вслед за нами […] В среду около 14 часов мы прибыли в место расквартирования 6-й армии. Сама команда должна была собраться примерно в 10-15 км позади. Блобель велел доложить о себе генерал-фельдмаршалу фон Рейхенау. Я слышал, как фон Рейхенау сказал Блобелю, что хотя команда предназначена для тыла армии, но для него важнее, чтобы команда была в оперативной зоне. Он подчиняет ЗК 4а лично себе и заявил, что он лично отвечает за все происходящее, и команда должна выполнять отдаваемые им приказы и распоряжения. Если руководитель команды планирует какие-либо крупные акции, он перед их осуществлением должен запросить его разрешение. Если из-за опасности промедления проведение акции потребуется без его предварительного согласия, то он сразу же должен быть об этом проинформирован. Чтобы обеспечить передачу приказов и связь между ним и командой 4а, команда должна немедленно выделить ему офицера связи. Тогда Блобель в качестве офицера связи уполномочил меня. Я был направлен к гауптману Люляю[2]. Я сначала побеспокоился о технических вещах и затем вернулся к другим во двор. О чем там тем временем говорили, я не знаю. Блобель затем дал мне приказ поехать в Сокаль. Я должен выяснить, какая там ситуация, затем должен вернуться на сборный пункт и там расквартироваться. Я знаю, что я еще в тот же вечер поехал в Сокаль и явился к ортскоменданту. Когда он меня увидел, он закричал: «Слава Богу, что вы пришли! Я уже не знаю, как мне можно помочь. За эти 4 дня оккупации Сокаля у нас убитых в 4 раза больше, чем при занятии всего участка Сокаль». Он попросил немедленно направить команду в Сокаль. Я сразу поехал назад и вскоре нашел команду. Я информировал Блобеля о положении в Сокале. Блобель решил, что команда на следующий день должна выехать в Сокаль. Затем я еще должен был заехать за картой для танковой группы Клейста, что я также сделал. Как все это конкретно происходило, я уже сказать не могу. Затем я явился к «генералу тыла»[3]. Я ему доложил, что команда прибыла и в настоящий момент находится, очевидно, в районе Сокаля. Далее я ему сообщил, что генерал-фельдмаршал ф. Рейхенау подчинил команду лично себе, если где-нибудь будет что-то особенное, он может затребовать команду, но я не могу принимать об этом решение. О самом воздушном налете[4] я ничего не знаю, так как я не прибыл с командой в Сокаль, а как офицер связи был совершенно самостоятельным.
Итак, я был у «генерала тыла» и у Блобеля. Блобель сказал мне: «Теперь идите на расстрел». Я был удивлен и спросил: «Почему?» На это он мне сказал: «Вы же знаете, что здесь было застрелено много немецких солдат». Они арестовали столько то людей, и теперь они будут расстреляны, продолжал он […] Блобель еще сказал мне, что украинцы указали команде, где были советские учреждения. В сейфах этих учреждений они нашли документы, по которым русские солдаты должны выдавать себя за местных жителей и затем стрелять в спину немцам. У меня не было никакого повода сомневаться в этих словах Блобеля. В ходе беседы выяснилось, что речь идет о круге лиц в 85-95 человек, а не о 115-117, как это указано в «Донесении о событиях». Блобель сказал далее, что в отношении этого круга лиц был проведен целый ряд расследований, а также уже произведены допросы и при этом были получены позитивные данные. В остальном в настоящий момент допросы еще продолжаются. Я высказал сомнения, что это все же невозможно, чтобы люди были расстреляны просто так без приговора военно-полевого суда, для меня это чудовищно и совершенно непонятно. В то время я еще был криминальным служащим, однако я знал, что без приговора военно-полевого суда никто не может быть расстрелян. Блобель заявил мне на мои сомнения, что генерал-фельдмаршал ф. Рейхенау об этом деле информирован и распорядился допросы прекратить и всех арестованных без всяких формальностей расстрелять и притом на основании приказа «Барбаросса»[5]. Я еще попытался узнать что-нибудь об этом приказе, но это мне не удалось […] Если генерал-фельдмаршал отдает подобный приказ, то я должен считать, что он имеет для этого правовые основания, по крайней мере, что он предписанными расстрелами осуществляет акцию возмездия. Имел ли он фактически для этого правовые основания или нет – по этому вопросу я не чувствовал себя компетентным. Как оберштурмфюрер я должен был доверять генерал-фельдмаршалу. Я мог только полагаться на то, что он не потребует от меня ничего незаконного и поэтому я должен участвовать в этих расстрелах. В организационных деталях я не разбирался. Блобель дал мне приказ, я должен был сесть к нему в машину. Мы проехали небольшое расстояние до места, которое часто обозначалось как «кирпичный завод». Там уже были все возможные люди подразделения. Я почти никого не знал. Рядом стояли также пара людей в штатском, которые казались находящимися под охраной. На более или менее большом удалении стояли солдаты, которые явно хотели поглядеть. Блобель затем определил несколько людей из команды. Как он это конкретно сделал, я не знаю. Были приведены 6 штатских. Там уже стояла расстрельная команда. Было ли стрелков 6 или 12, я уже сказать не могу. Во всяком случае, я знаю, что все происходило в ритме шестерок. Люди были отведены к яме. Я не знаю, была ли яма выкопана собственно для этой цели или же она раньше служила для добычи глины. Все говорило о том, что она была выкопана для этой цели. Насколько я помню, ее ширина была 2,5 метра. Длину ямы я уже не помню. Сначала Блобель трижды давал приказ «огонь», затем я трижды дал приказ «огонь» […] По приказу Блобеля я был кем-то сменен. Я уже не знаю, кто это был. Я получил другое задание и ушел с места расстрела. Вечером я еще раз был в Сокале. Такие мои воспоминания об этом инциденте. Я могу еще добавить, что команда гласила: «прицелиться, огонь». Блобель лично убеждался в смерти жертв после того как они падали в яму. Если я еще правильно помню, Блобель дал стрелкам указание стрелять в сердце. Но я не могу сказать это со 100-процентной уверенностью.
Я не могу с уверенностью сказать, как должны были стоять стрелки и как – жертвы. Я прошу понять, чтó для меня как офицера означало участие в этом расстреле, который, даже если считать его законным, был ужасным. Я уже высказался об этом. Несмотря на все сомнения, я считал правильным участвовать в этом расстреле, также в интересах немецких солдат, в которых эти люди стреляли в их свободное время.
Среди них могли быть евреи. Я не хочу это оспаривать. Но я не видел типичной картины абсолютно еврейской внешности. В этой местности имелось много ортодоксальных евреев. Эти люди носили кафтаны и маленькие шапочки; часто у них были длинные волосы и бороды. Я не помню, что среди них были такие типичные евреи. Но я не могу исключить, что среди них были евреи и они были расстреляны […] Среди тех, кто был расстрелян, детей не было, была только одна женщина. Ей могло быть 35-40 лет. Я не видел собранных в кучу людей, а всегда только шестерых, которых вели на расстрел […]»[6].
ОТСТУПЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Сокаль – город во Львовской области на правом берегу реки Западный Буг. Город был захвачен уже 22 июня 1941 г. Согласно «Донесению о событиях в СССР» № 24 от 16.7.1941 г. в городе «28.6.1941 г. среди обнаруженных там штатских пленных были выявлены 17 коммунистических функционеров, агентов и партизан, которые были расстреляны. 29.6. с помощью украинской милиции были выявлены еще 117 активных коммунистов и агентов НКВД, которые в тот же день были казнены. Наконец, 30.6. в Сокале с помощью местных, надежных украинцев были схвачены и ликвидированы 183 еврейских коммуниста»[7]. О своем участии в этих казнях Хэфнер на предварительном следствии упомянул вскользь – несколькими словами во время допроса 4.8.1965 г. («Я считаю возможным, что я под его [Блобеля] руководством и по его приказу 1 или 2 раза давал команду «огонь»[8]). Следователь эту тему не развивал, и Хэфнер только перед судом присяжных дал развернутые показания о своем участии в расстрелах в Сокале и мотивах своих действий.
Утверждение Хэфнера, что он только три раза давал команду «огонь» (то есть фактически был причастен к убийству минимум 18 человек), а затем Блобель заменил его другим офицером, противоречит показаниям шофера Блобеля Юлиуса Бауэра, согласно которым Блобель начал казнь, пробыл на месте казни некоторое время, затем уехал, а руководство дальнейшим ходом казни возложил на Хэфнера[9]. На судебном процессе в Дармштадте Бауэр даже заявил, что Хэфнер с самого начала руководил казнью, а Блобель приехал на 5-10 минут, чтобы убедиться, что все идет как надо[10].
Суд оправдал Хэфнеру по этому эпизоду на том основании, что он не осознавал преступный характер приказа Блобеля об участии в расстреле и считал расстрел законным.
На рассвете в воскресенье, т.е. 22 июня, команда выехала. В команду входили, включая Блобеля, 9 офицеров СС и 53-56 унтер-офицеров и рядовых[1]. Мы имели 16-20 легковых машин, несколько грузовиков и 1-2 мотоцикла. Путь лежал на восток. Сначала мы не знали, как мы поедем. Я выполнял обязанности адъютанта и постоянно сидел в машине штандартенфюрера Блобеля. В Глейвице мы переночевали. Затем мы еще были в Кракове. Я могу абсолютно точно сказать, что во Львове команда не была. Это я хотел бы категорически констатировать. Блобель сказал мне, что команда должна явиться к генерал-фельдмаршалу фон Рейхенау. Блобель в течение всего времени никогда не давал мне в руки письменный приказ. Информацию о каких-либо событиях я получал только устно. Блобель сказал мне, что 6-ю армию мы должны искать в районе Сокаля. Вскоре мы достигли польского замка, который служил нам местом расквартирования. Команда прибыла вслед за нами […] В среду около 14 часов мы прибыли в место расквартирования 6-й армии. Сама команда должна была собраться примерно в 10-15 км позади. Блобель велел доложить о себе генерал-фельдмаршалу фон Рейхенау. Я слышал, как фон Рейхенау сказал Блобелю, что хотя команда предназначена для тыла армии, но для него важнее, чтобы команда была в оперативной зоне. Он подчиняет ЗК 4а лично себе и заявил, что он лично отвечает за все происходящее, и команда должна выполнять отдаваемые им приказы и распоряжения. Если руководитель команды планирует какие-либо крупные акции, он перед их осуществлением должен запросить его разрешение. Если из-за опасности промедления проведение акции потребуется без его предварительного согласия, то он сразу же должен быть об этом проинформирован. Чтобы обеспечить передачу приказов и связь между ним и командой 4а, команда должна немедленно выделить ему офицера связи. Тогда Блобель в качестве офицера связи уполномочил меня. Я был направлен к гауптману Люляю[2]. Я сначала побеспокоился о технических вещах и затем вернулся к другим во двор. О чем там тем временем говорили, я не знаю. Блобель затем дал мне приказ поехать в Сокаль. Я должен выяснить, какая там ситуация, затем должен вернуться на сборный пункт и там расквартироваться. Я знаю, что я еще в тот же вечер поехал в Сокаль и явился к ортскоменданту. Когда он меня увидел, он закричал: «Слава Богу, что вы пришли! Я уже не знаю, как мне можно помочь. За эти 4 дня оккупации Сокаля у нас убитых в 4 раза больше, чем при занятии всего участка Сокаль». Он попросил немедленно направить команду в Сокаль. Я сразу поехал назад и вскоре нашел команду. Я информировал Блобеля о положении в Сокале. Блобель решил, что команда на следующий день должна выехать в Сокаль. Затем я еще должен был заехать за картой для танковой группы Клейста, что я также сделал. Как все это конкретно происходило, я уже сказать не могу. Затем я явился к «генералу тыла»[3]. Я ему доложил, что команда прибыла и в настоящий момент находится, очевидно, в районе Сокаля. Далее я ему сообщил, что генерал-фельдмаршал ф. Рейхенау подчинил команду лично себе, если где-нибудь будет что-то особенное, он может затребовать команду, но я не могу принимать об этом решение. О самом воздушном налете[4] я ничего не знаю, так как я не прибыл с командой в Сокаль, а как офицер связи был совершенно самостоятельным.
Итак, я был у «генерала тыла» и у Блобеля. Блобель сказал мне: «Теперь идите на расстрел». Я был удивлен и спросил: «Почему?» На это он мне сказал: «Вы же знаете, что здесь было застрелено много немецких солдат». Они арестовали столько то людей, и теперь они будут расстреляны, продолжал он […] Блобель еще сказал мне, что украинцы указали команде, где были советские учреждения. В сейфах этих учреждений они нашли документы, по которым русские солдаты должны выдавать себя за местных жителей и затем стрелять в спину немцам. У меня не было никакого повода сомневаться в этих словах Блобеля. В ходе беседы выяснилось, что речь идет о круге лиц в 85-95 человек, а не о 115-117, как это указано в «Донесении о событиях». Блобель сказал далее, что в отношении этого круга лиц был проведен целый ряд расследований, а также уже произведены допросы и при этом были получены позитивные данные. В остальном в настоящий момент допросы еще продолжаются. Я высказал сомнения, что это все же невозможно, чтобы люди были расстреляны просто так без приговора военно-полевого суда, для меня это чудовищно и совершенно непонятно. В то время я еще был криминальным служащим, однако я знал, что без приговора военно-полевого суда никто не может быть расстрелян. Блобель заявил мне на мои сомнения, что генерал-фельдмаршал ф. Рейхенау об этом деле информирован и распорядился допросы прекратить и всех арестованных без всяких формальностей расстрелять и притом на основании приказа «Барбаросса»[5]. Я еще попытался узнать что-нибудь об этом приказе, но это мне не удалось […] Если генерал-фельдмаршал отдает подобный приказ, то я должен считать, что он имеет для этого правовые основания, по крайней мере, что он предписанными расстрелами осуществляет акцию возмездия. Имел ли он фактически для этого правовые основания или нет – по этому вопросу я не чувствовал себя компетентным. Как оберштурмфюрер я должен был доверять генерал-фельдмаршалу. Я мог только полагаться на то, что он не потребует от меня ничего незаконного и поэтому я должен участвовать в этих расстрелах. В организационных деталях я не разбирался. Блобель дал мне приказ, я должен был сесть к нему в машину. Мы проехали небольшое расстояние до места, которое часто обозначалось как «кирпичный завод». Там уже были все возможные люди подразделения. Я почти никого не знал. Рядом стояли также пара людей в штатском, которые казались находящимися под охраной. На более или менее большом удалении стояли солдаты, которые явно хотели поглядеть. Блобель затем определил несколько людей из команды. Как он это конкретно сделал, я не знаю. Были приведены 6 штатских. Там уже стояла расстрельная команда. Было ли стрелков 6 или 12, я уже сказать не могу. Во всяком случае, я знаю, что все происходило в ритме шестерок. Люди были отведены к яме. Я не знаю, была ли яма выкопана собственно для этой цели или же она раньше служила для добычи глины. Все говорило о том, что она была выкопана для этой цели. Насколько я помню, ее ширина была 2,5 метра. Длину ямы я уже не помню. Сначала Блобель трижды давал приказ «огонь», затем я трижды дал приказ «огонь» […] По приказу Блобеля я был кем-то сменен. Я уже не знаю, кто это был. Я получил другое задание и ушел с места расстрела. Вечером я еще раз был в Сокале. Такие мои воспоминания об этом инциденте. Я могу еще добавить, что команда гласила: «прицелиться, огонь». Блобель лично убеждался в смерти жертв после того как они падали в яму. Если я еще правильно помню, Блобель дал стрелкам указание стрелять в сердце. Но я не могу сказать это со 100-процентной уверенностью.
Я не могу с уверенностью сказать, как должны были стоять стрелки и как – жертвы. Я прошу понять, чтó для меня как офицера означало участие в этом расстреле, который, даже если считать его законным, был ужасным. Я уже высказался об этом. Несмотря на все сомнения, я считал правильным участвовать в этом расстреле, также в интересах немецких солдат, в которых эти люди стреляли в их свободное время.
Среди них могли быть евреи. Я не хочу это оспаривать. Но я не видел типичной картины абсолютно еврейской внешности. В этой местности имелось много ортодоксальных евреев. Эти люди носили кафтаны и маленькие шапочки; часто у них были длинные волосы и бороды. Я не помню, что среди них были такие типичные евреи. Но я не могу исключить, что среди них были евреи и они были расстреляны […] Среди тех, кто был расстрелян, детей не было, была только одна женщина. Ей могло быть 35-40 лет. Я не видел собранных в кучу людей, а всегда только шестерых, которых вели на расстрел […]»[6].
ОТСТУПЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Сокаль – город во Львовской области на правом берегу реки Западный Буг. Город был захвачен уже 22 июня 1941 г. Согласно «Донесению о событиях в СССР» № 24 от 16.7.1941 г. в городе «28.6.1941 г. среди обнаруженных там штатских пленных были выявлены 17 коммунистических функционеров, агентов и партизан, которые были расстреляны. 29.6. с помощью украинской милиции были выявлены еще 117 активных коммунистов и агентов НКВД, которые в тот же день были казнены. Наконец, 30.6. в Сокале с помощью местных, надежных украинцев были схвачены и ликвидированы 183 еврейских коммуниста»[7]. О своем участии в этих казнях Хэфнер на предварительном следствии упомянул вскользь – несколькими словами во время допроса 4.8.1965 г. («Я считаю возможным, что я под его [Блобеля] руководством и по его приказу 1 или 2 раза давал команду «огонь»[8]). Следователь эту тему не развивал, и Хэфнер только перед судом присяжных дал развернутые показания о своем участии в расстрелах в Сокале и мотивах своих действий.
Утверждение Хэфнера, что он только три раза давал команду «огонь» (то есть фактически был причастен к убийству минимум 18 человек), а затем Блобель заменил его другим офицером, противоречит показаниям шофера Блобеля Юлиуса Бауэра, согласно которым Блобель начал казнь, пробыл на месте казни некоторое время, затем уехал, а руководство дальнейшим ходом казни возложил на Хэфнера[9]. На судебном процессе в Дармштадте Бауэр даже заявил, что Хэфнер с самого начала руководил казнью, а Блобель приехал на 5-10 минут, чтобы убедиться, что все идет как надо[10].
Суд оправдал Хэфнеру по этому эпизоду на том основании, что он не осознавал преступный характер приказа Блобеля об участии в расстреле и считал расстрел законным.
[1] В команде на 28.6.1941 г. было 52 человека, в том числе 7 офицеров (Streim A. Das Sonderkommando 4a der Einsatzgruppe C und die mit diesem Kommando eingesetzten Einheiten. Abschlussbericht. Exekutionen des Sonderkommandos 4a der Einsatzgruppe C und der mit diesem Kommando eingesetzten Einheiten während des Russland-Feldzuges in der Zeit vom 22.6.1941 bis zum Sommer 1943 / A. Streim. - Ludwigsburg, den 30.12.1964, Bl. 44, 53 (Bundesarchiv B 162/195).
[2] Гауптман Фридрих Лулей (Friedrich Luley) представлял абвер III (контрразведка) в разведотделе штаба 6-й армии.
[3] Имеется в виду начальник тыла 6-й армии. Им в то время был генерал-лейтенант Альфред фон Путткаммер (1882-1946).
[4] Перед Сокалем Блобель приказал установить на радиаторах машин флаги со свастикой для опознания немецкими летчиками. Однако это привело к тому, что команда была обстреляна советским самолетом, и тогда флаги были убраны (см., например, показания на судебном процессе в Дармштадте 16.10.1967 г. бывшего шофера в команде Виктора Трилла // BArch B 162/17908, Bl. 106-107).
[5] Имеется в виду приказ начальника штаба верховного главнокомандования вооруженных сил Германии от 13.5.1941 г. о применении военной подсудности в районе «Барбаросса» и об особых полномочиях войск. Этим приказом, в частности, предписывалось: «1. Преступления враждебных гражданских лиц впредь до дальнейших распоряжений изымаются из подсудности военных и военно-полевых судов. 2. Партизаны должны беспощадно уничтожаться войсками в бою или при преследовании. 3. Всякие иные нападения враждебных гражданских лиц на вооруженные силы, входящих в их состав лиц и обслуживающий войска персонал также должны подавляться войсками на месте с применением самих крайних мер для уничтожения нападающего. 4. Там, где будет пропущено время для подобных мероприятий или где они сразу были невозможны, заподозренные элементы должны быть немедленно доставлены к офицеру. Последний решает, должны ли они быть расстреляны. В отношении населенных пунктов, в которых вооруженные силы подверглись коварному или предательскому нападению, должны быть немедленно применены распоряжением офицера, занимающего должность не ниже командира батальона, массовые насильственные меры, если обстоятельства не позволяют быстро установить конкретных виновников» (Преступные цели – преступные средства. Документы об оккупационной политике фашистской Германии на территории СССР (1941-1944 гг.) / Составители сборника: Г.Ф. Заставенко (руководитель), Т.А. Иллерицкая и др. – Москва : Политиздат, 1968. – С. 31-33).
[6] Показания Хэфнера на судебном процессе в Дармштадте 10.10.1967 г. // BArch B 162/17908, Bl. 96-103.
[7] BArch B 162/434, Bl. 191.
[8] Показания Хэфнера на предварительном следствии 4.8.1965 г. // BArch B 162/5654, Bl. 3579.
[9] См. показания Ю. Бауэра в приложении.
[10] Показания Бауэра на судебном процессе в Дармштадте 27.11.1967 г. // BArch B 162/17910, Bl. 610.
[2] Гауптман Фридрих Лулей (Friedrich Luley) представлял абвер III (контрразведка) в разведотделе штаба 6-й армии.
[3] Имеется в виду начальник тыла 6-й армии. Им в то время был генерал-лейтенант Альфред фон Путткаммер (1882-1946).
[4] Перед Сокалем Блобель приказал установить на радиаторах машин флаги со свастикой для опознания немецкими летчиками. Однако это привело к тому, что команда была обстреляна советским самолетом, и тогда флаги были убраны (см., например, показания на судебном процессе в Дармштадте 16.10.1967 г. бывшего шофера в команде Виктора Трилла // BArch B 162/17908, Bl. 106-107).
[5] Имеется в виду приказ начальника штаба верховного главнокомандования вооруженных сил Германии от 13.5.1941 г. о применении военной подсудности в районе «Барбаросса» и об особых полномочиях войск. Этим приказом, в частности, предписывалось: «1. Преступления враждебных гражданских лиц впредь до дальнейших распоряжений изымаются из подсудности военных и военно-полевых судов. 2. Партизаны должны беспощадно уничтожаться войсками в бою или при преследовании. 3. Всякие иные нападения враждебных гражданских лиц на вооруженные силы, входящих в их состав лиц и обслуживающий войска персонал также должны подавляться войсками на месте с применением самих крайних мер для уничтожения нападающего. 4. Там, где будет пропущено время для подобных мероприятий или где они сразу были невозможны, заподозренные элементы должны быть немедленно доставлены к офицеру. Последний решает, должны ли они быть расстреляны. В отношении населенных пунктов, в которых вооруженные силы подверглись коварному или предательскому нападению, должны быть немедленно применены распоряжением офицера, занимающего должность не ниже командира батальона, массовые насильственные меры, если обстоятельства не позволяют быстро установить конкретных виновников» (Преступные цели – преступные средства. Документы об оккупационной политике фашистской Германии на территории СССР (1941-1944 гг.) / Составители сборника: Г.Ф. Заставенко (руководитель), Т.А. Иллерицкая и др. – Москва : Политиздат, 1968. – С. 31-33).
[6] Показания Хэфнера на судебном процессе в Дармштадте 10.10.1967 г. // BArch B 162/17908, Bl. 96-103.
[7] BArch B 162/434, Bl. 191.
[8] Показания Хэфнера на предварительном следствии 4.8.1965 г. // BArch B 162/5654, Bl. 3579.
[9] См. показания Ю. Бауэра в приложении.
[10] Показания Бауэра на судебном процессе в Дармштадте 27.11.1967 г. // BArch B 162/17910, Bl. 610.
ЛУЦК: АКЦИЯ ВОЗМЕЗДИЯ
«Я получил от Блобеля задание поехать в Кременец, который находился значительно южнее. Ортскомендант мне сообщил, что перед уходом русских войск 16 украинцев были брошены в котел с кипящей водой, кроме того, до вступления немецких войск были убиты 160-180 человек[1]. Я поехал назад в Сокаль, но команду там уже не обнаружил. Я должен оставить открытым вопрос, предпринимал ли я в этот период до момента, когда я команду вновь нашел, какие-либо другие поездки. Это я уже сегодня не знаю, так как у меня было много заданий. Возможно, что я во время одной из поездок был также в Луцке. Но я уже не могу точно сказать, было ли это до моей поездки в Кременец или после. Я абсолютно точно помню, что господин Янссен и притом, вероятно, в Луцке, информировал меня о том, что во дворе Луцкого замка при вступлении немцев были обнаружены свыше 2000 украинцев[2] и некоторое количество фольксдойче. Янссен заявил мне далее, что он случайно пришел во двор замка. Там также был генерал-фельдмаршал ф. Рейхенау. Он сказал ему, что он уже отдал приказ в качестве возмездия расстрелять 3000 евреев. Он категорически назначает для этого ЗК 4а и он, Янссен, должен позаботиться о том, чтобы была уведомлена главная команда. Сделал ли это Янссен, а если сделал, то в какой форме, я уже сказать не могу. Я точно помню, что, приехав в Сокаль, где команду я уже не обнаружил, я поехал после этого в Луцк. Я не мог узнать в Сокале, куда поехала главная команда. Я сориентировался и, наконец, нашел главную команду в Луцке. Первым я встретил Каллсена. Он заявил мне, что у Блобеля нервный срыв и притом в связи с заданием ф. Рейхенау произвести в качестве возмездия расстрелы. Насколько я до этого времени узнал Блобеля, для меня было совершенно ясно, что Блобель не в состоянии справиться с этой проблемой – расстрелять сразу 3000 евреев. Насчет этого у меня не было ни малейших сомнений. Припоминаю, что когда Каллсен это рассказывал, присутствовал ф. Радецки. Он сказал далее, что поместил Блобеля в его комнату и уведомил врача вермахта. Но Блобель не хотел ничего знать о враче и угрожал застрелить любого офицера вермахта. Я был очень поражен, но полностью понимал ситуацию. Я пошел к Блобелю в комнату; он сразу же схватился за пистолет. Я окликнул его, Блобель повернул ко мне голову и отложил пистолет. Речь его была бессвязной. Все это я еще сегодня вижу так, как будто это было вчера. Он говорил что-то о 3000 человек, которых нужно убить, запахать и т.п. Наконец, мне удалось с ним заговорить, но из этого ничего путного не вышло. Я опасался, что Блобель устроит стрельбу и попросил одного товарища как можно быстрее привести врача. Когда врач пришел, Блобель вновь схватился за пистолет. У врача не было никакого желания идти навстречу выстрелу Блобеля. Мне удалось отобрать у него пистолет и преодолеть его сопротивление. Врач сразу же сделал ему укол и сказал мне, что теперь Блобель некоторое время, я полагаю, 36-38 часов, будет бездеятельным. Врач выписал направление в больницу или лазарет в Люблине и сказал, что направление должно состояться немедленно. Этот лазарет был, как позднее выяснилось, просто сумасшедшим домом. В кругу товарищей теперь началась дискуссия, что же теперь следует делать. Одно было ясно, а именно, что Блобель должен быть доставлен в Люблин. Я вызвался доставить его туда. Автоматически также возник вопрос: «Кто теперь будет главным в подразделении в отсутствие Блобеля?» Некоторые из нас обратились к Каллсену, что он на основании своего звания должен заменить Блобеля. Он от этого отмахивался руками и ногами. Он категорически заявил, что он точно так же, как Янссен, Ханс и я является членом курсов для «руководящей службы» и на этих курсах звание не играет никакой роли. Я сказал, что я теперь должен уехать, а они могут уведомить д-ра Раша[3]. Мы поместили Блобеля в машину, и шофер Бауэр и я поехали в Люблин. В этой связи мне уже указывали на то, что гауптштурмфюрер ф. Радецки неоднократно заявлял, что это он доставил Блобеля в Люблин, а не я. Я просто и ясно утверждаю: гауптштурмфюрер ф. Радецки не доставлял Блобеля в Люблин […] Вернулся ли я из Люблина спустя 2 или 3 дня, я уже не знаю. Дату я также уже не помню. Но я полагаю, что через 3 дня. Мы приехали в Луцк, и я увидел большое скопление солдат всех родов войск. Я из любопытства велел Бауэру остановиться. Я еще очень хорошо помню, что это была большая базарная площадь, на которой одну сторону составлял ряд домов, а на самой базарной площади находилась яма. Насколько большой она была, я уже сказать не могу. Вокруг стояли сотни солдат в самой разной форме, также члены ОТ[4]. У них было оружие всех видов, и мне было ясно, что вновь речь идет о казни. Так как я отсутствовал несколько дней, я вообще не знал, что происходит. Я не увидел ни одного человека из нашего подразделения. Я подошел к яме и везде увидел легкое шевеление, то есть людей, которые еще не были мертвы. В этот момент снизу высунулся старый еврей. Я увидел, что у него касательное ранение головы. Он крикнул: «Дайте мне еще пулю, дайте мне еще пулю!» Рядом со мной стоял майор. У него был тяжелый пулемет, он подтянул его и выпустил всю ленту вертикально вниз в яму. Меня ужаснула эта картина, и я ушел. Я отправился на наше место расквартирования и спросил, что происходит. Ответа я не получил. Я спросил, здесь ли д-р Раш. Я получил утвердительный ответ […] Круг, о котором я говорил перед этим, составляли Каллсен, Ханс и Янссен, но кто был со мною во время беседы, я не знаю; иногда то тот, то другой выходили. Как мне сказано, был там и д-р Раш. Они высказали возмущение тем, что их как офицеров СС и криминальных чиновников хотят вовлечь в подобную казнь. Они отказываются производить эти расстрелы. Они вообще против акций возмездия. На это д-р Раш им заявил, что он не слышал эти их замечания, их поведение – это неповиновение и бунт. За этим следует немедленный расстрел. Если члены этой команды откажутся произвести казнь, то достаточно вызвать ближайшее подразделение охранной полиции или вермахта, и они немедленно казнят эсэсовцев. Так завершилась дискуссия об этих вещах.
Мы все были едины в том, что эти люди, которые убили 2000 человек, уже давно скрылись, и мероприятия возмездия затронули совершенно невиновных. Затем еще добавилась другая проблема, а именно, выполнять, что нам приказано, каждый приказ, который нам отдает вермахт. В этот момент мы полностью скатились до уровня гнусной расстрельной команды и остались ею все время. Д-р Раш затеял с нами неслыханную игру. Дело не в том, чтобы теперь все сваливать на вермахт. Для Янссена и меня существенным было то, что мы были поставлены в ситуацию, которую мы не понимали. Мы просто не могли понять, почему нас считают способными на такие вещи. Я еще знаю только одно, что господин Янссен тогда сказал: «Если в России это существует в таких формах – горе, если Германия проиграет войну». Таким было наше отношение к этим вещам […] Все были возбуждены и нервничали. Это и понятно, так как мы в конце концов были чиновниками крипо и тем самым вспомогательным органом прокуратуры. Я уверен, что ни один до этого времени не участвовал в расстрелах. У нас не было никакой возможности к кому-нибудь обратиться, поскольку наш начальник был таким, который все блокировал. До этого момента мы ничего не знали о том, что для нас имелись другие вышестоящие ведомства. С нашей позиции все это было очень непрозрачно. Мы ведь не могли просто сесть в машину и поехать в Берлин. У Гейдриха и Гиммлера мы бы точно не нашли никакой помощи. Мы были абсолютно бесправны. До сих пор никто из нас не может сказать, как бы мы могли защищаться, добровольно никто бы не стрелял»[5].
ОТСТУПЛЕНИЕ ПЯТОЕ
Бывший гауптштурмфюрер СС Вальдемар фон Радецки, который был включен в команду как переводчик и знаток страны[6], события в Луцке изложил несколько иначе. По его словам, сначала «в Луцке находилась передовая команда. Блобель появился спустя несколько дней. Когда он появился, он был подвыпившим и сообщил, что в Луцке должны быть расстреляны пара тысяч евреев».
Блобель приехал в Луцк 1 июля. Он действительно был подвыпившим, если не сказать больше – всю дорогу он пил ром, отмечая 20-ю годовщину своей свадьбы, продолжал пить он и в Луцке.
«Расстрел должен быть возмездием за расстрел большевиками пары тысяч украинцев, – продолжал ф. Радецки. - Мы это восприняли с ужасом, т. е. не «3000 украинцев», а «3000 евреев». Мы тогда конфисковали большую бочку крымского вина. Блобель пил и пил охотно. Затем мы, чтобы не спускать с него глаз, принесли ему столько крымского вина, что он не смог больше отдавать никаких приказов. Затем мы привели врача, который, с одной стороны, был готов выписать направление в госпиталь, и, с другой стороны, сделать ему укол, чтобы он не просыпался всю дорогу от Луцка до Люблина. Затем я поехал с Блобелем в военный госпиталь в Люблин. Он был помещен в инфекционное отделение. Тамошний врач заверил меня, что он проведет в госпитале 4-6 недель. Я видел Блобеля еще раз на следующее утро, когда он, протрезвев, упрекнул меня в том, что я доставил его в Люблин. Об этом состоялась беседа с офицерами команды. Тогда это казалось мне единственным выходом из ситуации. В беседе участвовали Янссен, Хэфнер и, вероятно, Каллсен, но точно сказать я уже не могу. Эта беседа произошла перед убытием Блобеля. Насколько я помню, только я один был с Блобелем в Люблине. Но я не могу исключить, что также Хэфнер поехал с нами в Люблин…»[7].
Как установил суд, Блобель находился в госпитале в Люблине 4 – 7 июля. Суд также установил, что отвозили Блобеля в Люблин ф. Радецки и Хэфнер, причем ехали они всю ночь – поездка заняла около 20 часов. Таким образом, по мнению суда в расстрелах в Луцке Хэфнер не участвовал, хотя по возвращении в Луцк на месте расстрела был. Согласно обвинительному заключению Хэфнер будто бы находился непосредственно на месте казни и отдавал распоряжения. При этом обвинение основывалось на показаниях бывшего шофера команды Курта Вернера, согласно которым Хэфнер был тем человеком, который давал команды «прицелиться, огонь»[8]. Однако суд все же счел участие Хэфнера в расстреле в Луцке недоказанным. Тем не менее, поскольку Хэфнер повез Блобеля в Люблин только вечером 3 июля, он вполне мог быть одним из тех, кто этим расстрелом руководил.
В «Донесении о событиях в СССР» № 24 от 16.7.1941 г. относительно расстрелов в Луцке говорится следующее: «Передовая команда, которая 27.6. была послана в Луцк, обнаружила, что большая часть города горит. По данным ортскомендатуры в поджогах виновны только евреи. В тюрьме в Луцке большевики перед своим уходом из 4000 заключенных там украинцев расстреляли 2800. По показаниям 19 украинцев, которые пережили резню с более или менее тяжелыми ранениями, в арестах и расстрелах вновь в значительной степени участвовали евреи. В самом городе все находится в полном беспорядке. Все магазины разграблены населением. Для поддержки ортскомендатуры после прибытия оперативной команды были использованы все имеющиеся силы, которым удалось сохранить по крайней мере крупные склады продовольствия. После этого начались планомерные обыски общественных зданий и розыски ответственных за поджоги и грабежи евреев и коммунистов. При этом удалось арестовать 300 евреев и 20 грабителей, которые 30.6. были расстреляны. После того как 2.7. были обнаружены трупы 10 солдат вермахта, в качестве возмездия за убийство немецких солдат и украинцев с помощью взвода полиции порядка и взвода пехоты были расстреляны 1160 евреев. Наконец, 6.7. удалось разыскать в совокупности 50 польских агентов и шпионов, которые также были ликвидированы»[9].
Мы все были едины в том, что эти люди, которые убили 2000 человек, уже давно скрылись, и мероприятия возмездия затронули совершенно невиновных. Затем еще добавилась другая проблема, а именно, выполнять, что нам приказано, каждый приказ, который нам отдает вермахт. В этот момент мы полностью скатились до уровня гнусной расстрельной команды и остались ею все время. Д-р Раш затеял с нами неслыханную игру. Дело не в том, чтобы теперь все сваливать на вермахт. Для Янссена и меня существенным было то, что мы были поставлены в ситуацию, которую мы не понимали. Мы просто не могли понять, почему нас считают способными на такие вещи. Я еще знаю только одно, что господин Янссен тогда сказал: «Если в России это существует в таких формах – горе, если Германия проиграет войну». Таким было наше отношение к этим вещам […] Все были возбуждены и нервничали. Это и понятно, так как мы в конце концов были чиновниками крипо и тем самым вспомогательным органом прокуратуры. Я уверен, что ни один до этого времени не участвовал в расстрелах. У нас не было никакой возможности к кому-нибудь обратиться, поскольку наш начальник был таким, который все блокировал. До этого момента мы ничего не знали о том, что для нас имелись другие вышестоящие ведомства. С нашей позиции все это было очень непрозрачно. Мы ведь не могли просто сесть в машину и поехать в Берлин. У Гейдриха и Гиммлера мы бы точно не нашли никакой помощи. Мы были абсолютно бесправны. До сих пор никто из нас не может сказать, как бы мы могли защищаться, добровольно никто бы не стрелял»[5].
ОТСТУПЛЕНИЕ ПЯТОЕ
Бывший гауптштурмфюрер СС Вальдемар фон Радецки, который был включен в команду как переводчик и знаток страны[6], события в Луцке изложил несколько иначе. По его словам, сначала «в Луцке находилась передовая команда. Блобель появился спустя несколько дней. Когда он появился, он был подвыпившим и сообщил, что в Луцке должны быть расстреляны пара тысяч евреев».
Блобель приехал в Луцк 1 июля. Он действительно был подвыпившим, если не сказать больше – всю дорогу он пил ром, отмечая 20-ю годовщину своей свадьбы, продолжал пить он и в Луцке.
«Расстрел должен быть возмездием за расстрел большевиками пары тысяч украинцев, – продолжал ф. Радецки. - Мы это восприняли с ужасом, т. е. не «3000 украинцев», а «3000 евреев». Мы тогда конфисковали большую бочку крымского вина. Блобель пил и пил охотно. Затем мы, чтобы не спускать с него глаз, принесли ему столько крымского вина, что он не смог больше отдавать никаких приказов. Затем мы привели врача, который, с одной стороны, был готов выписать направление в госпиталь, и, с другой стороны, сделать ему укол, чтобы он не просыпался всю дорогу от Луцка до Люблина. Затем я поехал с Блобелем в военный госпиталь в Люблин. Он был помещен в инфекционное отделение. Тамошний врач заверил меня, что он проведет в госпитале 4-6 недель. Я видел Блобеля еще раз на следующее утро, когда он, протрезвев, упрекнул меня в том, что я доставил его в Люблин. Об этом состоялась беседа с офицерами команды. Тогда это казалось мне единственным выходом из ситуации. В беседе участвовали Янссен, Хэфнер и, вероятно, Каллсен, но точно сказать я уже не могу. Эта беседа произошла перед убытием Блобеля. Насколько я помню, только я один был с Блобелем в Люблине. Но я не могу исключить, что также Хэфнер поехал с нами в Люблин…»[7].
Как установил суд, Блобель находился в госпитале в Люблине 4 – 7 июля. Суд также установил, что отвозили Блобеля в Люблин ф. Радецки и Хэфнер, причем ехали они всю ночь – поездка заняла около 20 часов. Таким образом, по мнению суда в расстрелах в Луцке Хэфнер не участвовал, хотя по возвращении в Луцк на месте расстрела был. Согласно обвинительному заключению Хэфнер будто бы находился непосредственно на месте казни и отдавал распоряжения. При этом обвинение основывалось на показаниях бывшего шофера команды Курта Вернера, согласно которым Хэфнер был тем человеком, который давал команды «прицелиться, огонь»[8]. Однако суд все же счел участие Хэфнера в расстреле в Луцке недоказанным. Тем не менее, поскольку Хэфнер повез Блобеля в Люблин только вечером 3 июля, он вполне мог быть одним из тех, кто этим расстрелом руководил.
В «Донесении о событиях в СССР» № 24 от 16.7.1941 г. относительно расстрелов в Луцке говорится следующее: «Передовая команда, которая 27.6. была послана в Луцк, обнаружила, что большая часть города горит. По данным ортскомендатуры в поджогах виновны только евреи. В тюрьме в Луцке большевики перед своим уходом из 4000 заключенных там украинцев расстреляли 2800. По показаниям 19 украинцев, которые пережили резню с более или менее тяжелыми ранениями, в арестах и расстрелах вновь в значительной степени участвовали евреи. В самом городе все находится в полном беспорядке. Все магазины разграблены населением. Для поддержки ортскомендатуры после прибытия оперативной команды были использованы все имеющиеся силы, которым удалось сохранить по крайней мере крупные склады продовольствия. После этого начались планомерные обыски общественных зданий и розыски ответственных за поджоги и грабежи евреев и коммунистов. При этом удалось арестовать 300 евреев и 20 грабителей, которые 30.6. были расстреляны. После того как 2.7. были обнаружены трупы 10 солдат вермахта, в качестве возмездия за убийство немецких солдат и украинцев с помощью взвода полиции порядка и взвода пехоты были расстреляны 1160 евреев. Наконец, 6.7. удалось разыскать в совокупности 50 польских агентов и шпионов, которые также были ликвидированы»[9].
[1] Из «Донесения о событиях в СССР» № 28 от 20.7.1941 г.: «В Кременце русские убили 100-150 украинцев. Часть этих украинцев была, по-видимому, брошена в котел с кипящей водой; об этом говорит то, что трупы при их эксгумации не имели кожи. В рамках самопомощи украинцы в качестве возмездия убили дубинками 130 евреев» (BArch B 162/434, Bl. 236).
[2] Согласно спецсообщению начальника тюремного управления НКВД УССР от 28.6.1941 г. в Луцке 23.6. были расстреляны около 2 тысяч заключенных (Білас І. Репресивно-каральна система в Україні 1917-1953. Суспільно-політичний та історико-правовий аналіз. У двох книгах. Книга друга / I. Білас. - Київ, 1994. - С. 236), а согласно рапорта начальника тюремного отделения УНКВД по Волынской области от 3.9.1941 г. расстреляны были 23.6. в тюрьме и возле нее около 1000 заключенных и оставлено в тюрьме около 1000 человек, большинство которых обвинялись по бытовым статьям (Там же. – С. 271-273). В телеграмме отдела Ic/AO штаба 6-й армии от 1.7.1941 г. мы читаем: «Зверства в советских тюрьмах перед отступлением красных. В Луцке 2800 человек, в Дубно 500 человек. Задействованы зондеркоманда СС и рота пропаганды» (BArch B 162/5663, Bl. 164).
[3] Бригадефюрер СС д-р д-р Отто Эмиль Раш (1891-1948) был шефом Einsatzgruppe C полиции безопасности и СД; умер в 1948 г.
[4] ОТ – «организация Тодт» - военно-строительная организация в нацистской Германии.
[5] Показания Хэфнера на судебном процессе в Дармштадте 17.10.1967 г. // BArch B 162/17908, Bl. 144-150.
[6] ф. Радецки родился в Москве в 1910 г., в 1919-39 гг. жил в Латвии.
[7] Показания ф. Радецки в качестве свидетеля на судебном процессе в Дармштадте 16.1.1968 г. // BArch B 162/17911, Bl. 1010-1011.
[8] Показания Курта Вернера смотри в приложении. Во время допроса в качестве свидетеля на судебном процессе в Дармштадте 28.11.1967 г. Вернер заявил: «Сегодня я сомневаюсь, был ли это Хэфнер» (BArch B 162/17910, Bl. 640).
[9] BArch B 162/434, Bl. 191.
[2] Согласно спецсообщению начальника тюремного управления НКВД УССР от 28.6.1941 г. в Луцке 23.6. были расстреляны около 2 тысяч заключенных (Білас І. Репресивно-каральна система в Україні 1917-1953. Суспільно-політичний та історико-правовий аналіз. У двох книгах. Книга друга / I. Білас. - Київ, 1994. - С. 236), а согласно рапорта начальника тюремного отделения УНКВД по Волынской области от 3.9.1941 г. расстреляны были 23.6. в тюрьме и возле нее около 1000 заключенных и оставлено в тюрьме около 1000 человек, большинство которых обвинялись по бытовым статьям (Там же. – С. 271-273). В телеграмме отдела Ic/AO штаба 6-й армии от 1.7.1941 г. мы читаем: «Зверства в советских тюрьмах перед отступлением красных. В Луцке 2800 человек, в Дубно 500 человек. Задействованы зондеркоманда СС и рота пропаганды» (BArch B 162/5663, Bl. 164).
[3] Бригадефюрер СС д-р д-р Отто Эмиль Раш (1891-1948) был шефом Einsatzgruppe C полиции безопасности и СД; умер в 1948 г.
[4] ОТ – «организация Тодт» - военно-строительная организация в нацистской Германии.
[5] Показания Хэфнера на судебном процессе в Дармштадте 17.10.1967 г. // BArch B 162/17908, Bl. 144-150.
[6] ф. Радецки родился в Москве в 1910 г., в 1919-39 гг. жил в Латвии.
[7] Показания ф. Радецки в качестве свидетеля на судебном процессе в Дармштадте 16.1.1968 г. // BArch B 162/17911, Bl. 1010-1011.
[8] Показания Курта Вернера смотри в приложении. Во время допроса в качестве свидетеля на судебном процессе в Дармштадте 28.11.1967 г. Вернер заявил: «Сегодня я сомневаюсь, был ли это Хэфнер» (BArch B 162/17910, Bl. 640).
[9] BArch B 162/434, Bl. 191.
ЖИТОМИР I: ИСПЫТАНИЕ РАЗРЫВНЫХ ПУЛЬ
«Я сам с главной командой поехал из Звягеля [Новоград-Волынский] в Житомир. Так как машины для меня не нашлось, я поехал на трофейном русском грузовике. Я вернулся из какой-то курьерской поездки, тут Блобель мне приказал с другими членами «руководящей службы» идти на вскрытие трупов. Вскрытие мы до сих пор не видели, и как будущие руководящие криминальные чиновники мы, безусловно, должны были принять в нем участие. Где все это было, я сначала не знал. Я уже не помню, с кем я поехал. Мы прибыли на местность, которую я мог бы назвать кладбищем. В центре находилось здание, которое внешне выглядело как железнодорожная сторожевая будка. Но это была, пожалуй, небольшая часовня. Блобель на месте расквартирования заявил, что в этом должны участвовать все члены «руководящей службы». Но все ли пришли, я сказать не могу. Я еще помню, что на этом кладбище нас было трое. Когда мы туда пришли, там уже был оберштабсарцт[1], который представился мне как д-р Паннинг. Д-р Паннинг сделал приготовления к казни, о которой мне самому не было ничего известно. Я перед этим не имел никакого представления о том, будет ли казнь. Во всяком случае, я должен констатировать, что он беседовал с членами команды, которые находились позади часовни. Затем каким-то членом команды, в которую также входили шупо, был приведен человек, который рассматривался как жертва. Д-р Паннинг повернулся и спросил, можно ли начинать. Мы тогда посмотрели на Каллсена, Каллсен посмотрел на нас, и все закончилось тем, что Каллсен слегка наклонил голову. Затем всё взял в свои руки д-р Паннинг. Поблизости находились два ящика, которые можно назвать ружейными ящиками. Возле ящиков находился унтер-офицер санитарного подразделения, которого д-р Паннинг назвал своим шофером. По распоряжению д-ра Паннинга этот унтер-офицер подавал отдельные винтовки. Это были русские, французские и английские винтовки. Д-р Паннинг давал указание, какими патронами должна быть заряжена соответствующая винтовка. Отчасти патроны для определенных винтовок заменялись. Затем д-р Паннинг велел поставить жертвы в определенное положение – отчасти они должны лечь, отчасти они должны повернуться. Затем он дал стрелку винтовку и указал, в какую часть тела он должен стрелять – или в плечо, руку, ногу или в определенные части лица. В жертву каждый раз производилось 2-3 выстрела. Последний выстрел каждый раз был смертельным. Насколько я помню, были расстреляны примерно 7-8 человек. Мы сами по отношению к этому факту стояли совершенно растерянными. Мы не могли ничего поделать. Ни один из нас, трех офицеров, не давал в какой-либо форме приказ или организационные указания. Каллсен не отдавал никакого приказа о расстреле. Все дело находилось исключительно в руках оберштабсарцта. Затем трупы были доставлены в часовню. Оберштабсарцт начал вскрывать трупы. Я еще припоминаю, что он давал разъяснения, что он должен установить, какие последствия отдельные выстрелы вызывали в отдельных частях тела. Это исследование было предписано потому, что было установлено, что против немецких солдат использовались русские разрывные пули, что обнаружилось при обследовании раненых и трофейных боеприпасов. Я первый раз присутствовал при таком вскрытии, на котором людей разрезали так, как там происходило. Затем нам дали знать, что это конец. Мы пошли назад. Ни один из нас ничего не сказал. Для нас было просто слишком тяжело, что мы там видели […]
На допросе я показал, что стрелками были два человека, которые сменяли друг друга. Стрелял всегда только один. Также со стороны д-ра Паннинга было видно, что плохо, если бы оба стреляли, так как д-р Паннинг хотел научно установить, попала ли пуля в цель и куда именно.
По некоторым жертвам стреляли из той же самой винтовки, но разными патронами; в других случаях менялась винтовка. Оберштабсарцт д-р Паннинг каждый раз велел готовить винтовку. Всем жертвам сначала наносилось ранение, затем, возможно, еще одно ранение и затем следовал смертельный выстрел. Расстояние между стрелками и жертвами каждый раз менялось, оно могло колебаться между 4 и 10 метрами. Расстояние в каждом случае определял д-р Паннинг. Расстрел происходил на территории кладбища.
После того как все дело стало более чем мрачным, для меня практически было совершенно ясно, что здесь не обошлось без генерал-фельдмаршала фон Рейхенау, который в то время также был в Житомире. Вспомнив об отданных им приказах, я понял, что подобные вещи он или приказал или они зависели от его решения. Я считал абсолютно бесполезным выступать против, поскольку оберштабсарцт был из ОКВ, а мы подчинялись Блобелю. Это дело я также считал грубым нарушением международного права. Я обдумывал мысль выступить против этого дела. Говорил ли я об этом с другими, я уже не помню. Но я хорошо помню, что в ходе нашей беседы мы пришли к единому мнению, что если Германия и дальше будет делать то, что происходит здесь, на Востоке, то наше поведение не будет ничем отличаться от поведения коммунистической партии по отношению к собственному народу. Это была картина, которую я для себя лично составил, и которая в основном совпадала с мнением моих товарищей».[2]
ОТСТУПЛЕНИЕ ШЕСТОЕ
Д-р Герхарт Паннинг был доцентом и руководителем судебно-медицинского института военно-медицинской академии в Берлине. В начале июля 1941 г. он был уполномочен произвести медицинскую экспертизу «большевистских зверств» и действия советских разрывных пуль. Сначала действие разрывных пуль проверялось путем выстрелов в землю, воду, куски картона, доски и разделанные части лошади. Полученные при этом данные Паннинга не удовлетворили, и поэтому он решил проверить действие разрывных пуль на живых людях. С этой целью он со своим помощником Вильгельмом Крёше отправился в штаб 6-й армии, где обратился за помощью к начальнику разведывательного отдела майору Пальтцо и армейскому судье д-ру Нойману. По их совету Паннинг пришел к Блобелю и попросил его о поддержке. Блобель с готовностью выделил для опытов минимум шесть военнопленных, которые как «нежелательные» были отобраны в лагере военнопленных в Житомире, а также стрелков.
В 1942 г. в журнале «Немецкий военный врач» Паннинг опубликовал статью о результатах своих исследований, в которой он сообщил, что для проверки действия разрывных пуль были обследованы раненые этими пулями немецкие солдаты, а также расстрелянные этими пулями «русские» (6 выстрелов в голову и 5 – в грудь или живот), то есть всего было убито 11 пленных. Бывший шофер команды Курт Вернер, который был назначен стрелком, говорил о 8-12 расстрелянных пленных, в то время как бывшие полицейские 3-го взвода 3-й роты 9-го резервного полицейского батальона Лауэр и Шмидт, назначенные в оцепление, говорили о нескольких пленных, привезенных на грузовике[3].
Об этих экспериментах было доложено в ОКВ. Эксперт по международному праву в ОКВ (управление Заграница/Абвер) граф Гельмут фон Мольтке в письме жене 12.9.1941 г. так отозвался о них: «[…] Вчера на мой стол легло следующее: один офицер сообщает, что у русских обнаружены запрещенные международным правом боеприпасы: пули дум-дум. Что действительно речь идет именно о них, подтверждается заключением оберштабсарцта д-ра Паннинга; для проверки он использовал эти боеприпасы во время казни евреев. При этом обнаружилось следующее: при попадании в голову пуля реагировала так и так, при попадании в грудь – так и так, при попадании в живот – так и так, при попадании в конечности – так и так. Эти результаты научно обрабатываются, чтобы безупречно доказать нарушение международного права. Все же это высшая точка озверения и упадка, и ничего нельзя сделать. Но я надеюсь, что все же можно будет однажды привлечь к суду доложившего офицера и господина Паннинга […]»[4].
Суд признал Хэфнера виновным по этому эпизоду, так как он осознавал преступный характер происходившего и своим присутствием на этом преступлении содействовал его беспрепятственному совершению.
На допросе я показал, что стрелками были два человека, которые сменяли друг друга. Стрелял всегда только один. Также со стороны д-ра Паннинга было видно, что плохо, если бы оба стреляли, так как д-р Паннинг хотел научно установить, попала ли пуля в цель и куда именно.
По некоторым жертвам стреляли из той же самой винтовки, но разными патронами; в других случаях менялась винтовка. Оберштабсарцт д-р Паннинг каждый раз велел готовить винтовку. Всем жертвам сначала наносилось ранение, затем, возможно, еще одно ранение и затем следовал смертельный выстрел. Расстояние между стрелками и жертвами каждый раз менялось, оно могло колебаться между 4 и 10 метрами. Расстояние в каждом случае определял д-р Паннинг. Расстрел происходил на территории кладбища.
После того как все дело стало более чем мрачным, для меня практически было совершенно ясно, что здесь не обошлось без генерал-фельдмаршала фон Рейхенау, который в то время также был в Житомире. Вспомнив об отданных им приказах, я понял, что подобные вещи он или приказал или они зависели от его решения. Я считал абсолютно бесполезным выступать против, поскольку оберштабсарцт был из ОКВ, а мы подчинялись Блобелю. Это дело я также считал грубым нарушением международного права. Я обдумывал мысль выступить против этого дела. Говорил ли я об этом с другими, я уже не помню. Но я хорошо помню, что в ходе нашей беседы мы пришли к единому мнению, что если Германия и дальше будет делать то, что происходит здесь, на Востоке, то наше поведение не будет ничем отличаться от поведения коммунистической партии по отношению к собственному народу. Это была картина, которую я для себя лично составил, и которая в основном совпадала с мнением моих товарищей».[2]
ОТСТУПЛЕНИЕ ШЕСТОЕ
Д-р Герхарт Паннинг был доцентом и руководителем судебно-медицинского института военно-медицинской академии в Берлине. В начале июля 1941 г. он был уполномочен произвести медицинскую экспертизу «большевистских зверств» и действия советских разрывных пуль. Сначала действие разрывных пуль проверялось путем выстрелов в землю, воду, куски картона, доски и разделанные части лошади. Полученные при этом данные Паннинга не удовлетворили, и поэтому он решил проверить действие разрывных пуль на живых людях. С этой целью он со своим помощником Вильгельмом Крёше отправился в штаб 6-й армии, где обратился за помощью к начальнику разведывательного отдела майору Пальтцо и армейскому судье д-ру Нойману. По их совету Паннинг пришел к Блобелю и попросил его о поддержке. Блобель с готовностью выделил для опытов минимум шесть военнопленных, которые как «нежелательные» были отобраны в лагере военнопленных в Житомире, а также стрелков.
В 1942 г. в журнале «Немецкий военный врач» Паннинг опубликовал статью о результатах своих исследований, в которой он сообщил, что для проверки действия разрывных пуль были обследованы раненые этими пулями немецкие солдаты, а также расстрелянные этими пулями «русские» (6 выстрелов в голову и 5 – в грудь или живот), то есть всего было убито 11 пленных. Бывший шофер команды Курт Вернер, который был назначен стрелком, говорил о 8-12 расстрелянных пленных, в то время как бывшие полицейские 3-го взвода 3-й роты 9-го резервного полицейского батальона Лауэр и Шмидт, назначенные в оцепление, говорили о нескольких пленных, привезенных на грузовике[3].
Об этих экспериментах было доложено в ОКВ. Эксперт по международному праву в ОКВ (управление Заграница/Абвер) граф Гельмут фон Мольтке в письме жене 12.9.1941 г. так отозвался о них: «[…] Вчера на мой стол легло следующее: один офицер сообщает, что у русских обнаружены запрещенные международным правом боеприпасы: пули дум-дум. Что действительно речь идет именно о них, подтверждается заключением оберштабсарцта д-ра Паннинга; для проверки он использовал эти боеприпасы во время казни евреев. При этом обнаружилось следующее: при попадании в голову пуля реагировала так и так, при попадании в грудь – так и так, при попадании в живот – так и так, при попадании в конечности – так и так. Эти результаты научно обрабатываются, чтобы безупречно доказать нарушение международного права. Все же это высшая точка озверения и упадка, и ничего нельзя сделать. Но я надеюсь, что все же можно будет однажды привлечь к суду доложившего офицера и господина Паннинга […]»[4].
Суд признал Хэфнера виновным по этому эпизоду, так как он осознавал преступный характер происходившего и своим присутствием на этом преступлении содействовал его беспрепятственному совершению.
[1] Оберштабсарцт (Oberstabsarzt) – звание в медико-санитарной службе Германии, соответствует званию майора.
[2] Показания Хэфнера на судебном процессе в Дармштадте 17.10.1967 г. // BArch B 162/17908, Bl. 191-197.
[3] Landgericht Darmstadt Ks1/67 (Gsta), Urteil v. 29.11.1968 gegen Kuno Callsen u. a.
[4] Die Verfolgung und Ermordung der europäischen Juden durch das nationalsozialistische Deutschland 1933-1945: Bd. 7: Sowjetunion mit annektierten Gebieten I. Besetzte sowjetische Gebiete unter deutscher Militärverwaltung, Baltikum und Transnistrien, bearb. von Bert Hoppe und Hildrun Glass. München: Oldenbourg Wissenschaftsverlag, 2011, S. 288 (Dok. 80). В январе 1944 г. фон Мольтке был арестован за оппозиционную деятельность и в январе 1945 г. казнен.
[2] Показания Хэфнера на судебном процессе в Дармштадте 17.10.1967 г. // BArch B 162/17908, Bl. 191-197.
[3] Landgericht Darmstadt Ks1/67 (Gsta), Urteil v. 29.11.1968 gegen Kuno Callsen u. a.
[4] Die Verfolgung und Ermordung der europäischen Juden durch das nationalsozialistische Deutschland 1933-1945: Bd. 7: Sowjetunion mit annektierten Gebieten I. Besetzte sowjetische Gebiete unter deutscher Militärverwaltung, Baltikum und Transnistrien, bearb. von Bert Hoppe und Hildrun Glass. München: Oldenbourg Wissenschaftsverlag, 2011, S. 288 (Dok. 80). В январе 1944 г. фон Мольтке был арестован за оппозиционную деятельность и в январе 1945 г. казнен.
ЖИТОМИР II: «ОБРАЗЦОВЫЙ» РАССТРЕЛ
«Вернувшись из курьерской поездки, я услышал о повешении. Это могло быть дня за 3-4 до этого. Говорили, что схватили важную птицу, народного судью, на совести которого много украинцев. Насколько я помню, я рано утром вернулся из курьерской поездки и хотел с новой почтой снова куда-то ехать.
Блобель сообщил мне, что состоится расстрел. Он сказал мне далее, что при этом будет много офицеров из штаба 6-й армии, и я должен позаботиться о них. Я уже не знаю, поехал ли я туда с Блобелем или на своей машине. Я приехал на площадь, которая была известна как базарная площадь. По очереди пришли офицеры вермахта, солдаты и тысячи людей. Люди стояли вплотную друг к другу. Виселица была такой высокой, что под ней мог проехать грузовик. Перед большим количеством зрителей я увидел большую группу людей, которых я мог бы назвать евреями, так как большая часть из них носила кафтаны. Но там также были и люди, на которых была западная одежда. Мое впечатление состояло в том, что это были в основном евреи. Я уже не помню, что с помощью громкоговорителей и афиш были сделаны объявления. Но после того как мне на это было указано, я припоминаю, что нечто подобное имело место. Детали я уже не помню.
|
Оба осужденных стояли на грузовике. Затем им на шею была наброшена петля, и шофер машины получил приказ отъехать.
Я не знаю, кто набросил осужденным петлю на шею. Мое знание людей было таким незначительным, что я ничего конкретного сказать не могу.
Вскоре оба человека умерли от удушения. Затем я подошел к Блобелю и сказал, что теперь мы можем вернуться на наше место расквартирования, на что он сказал: «Нет, здесь евреи, которые теперь будут расстреляны. Вы займитесь господами из вермахта». Я спросил, почему люди должны быть расстреляны. Он кратко сказал: «Люди будут расстреляны – конец!» Он приказал садиться на грузовики. Я увидел, что подъехал ряд грузовиков. На машинах были знаки СС. Мы поехали за город. Я не знаю, как долго мы ехали. Остановились и пошли по слегка холмистой местности к кустарникам. Там уже была выкопана яма. Я увидел, что машины по дороге подъехали как можно ближе к яме. Солдаты войск СС отвели людей к яме. Они стояли лицом к стрелкам. Сами стрелки стояли на относительно небольшом расстоянии от жертв. Это расстояние ни в коем случае не было больше 5 метров, а, скорее всего, даже меньше. Казнь производила рота войск СС. Какой взвод там был и сколько людей было задействовано, я сказать не могу. Командовал лично оберштурмфюрер Графхорст[1]. Всей акцией руководил Блобель. Графхорст приказал одному из унтер-офицеров давать команду «огонь». Я вместе с другими офицерами вермахта находился в 3-4 метрах рядом с цепью стрелков. Люди спиной падали в яму. После того как первые две группы были расстреляны, Графхорст или унтер-офицер установили, что некоторые жертвы в яме еще шевелятся, то есть не были мертвыми. Теперь я подключился. Я подошел к яме и в этом убедился. Поводом к тому, что теперь произошло, было пережитое в Луцке, где каждые 2-3 метра лежал не мертвый, а только тяжело раненый, пытавшийся выбраться. Я считал своим офицерским долгом принять меры. Я бы это сделал и сегодня. Сам расстрел я не мог предотвратить. Но я должен был принять меры, если люди в яме подвергались страшной смерти от удушья. Я принял меры. Это я обсудил с Блобелем, Графхорстом и унтер-офицером.
Первыми залпами, которые были произведены, были выстрелы в сердце. Я стремился найти метод, который приводил к немедленной смерти. В результате Графхорст приказал стрелять в голову, выше носа. Но так как стрелки находились в 3-5 метрах от жертв, стрелки и жертвы должны были смотреть друг другу в глаза. Невозможно себе представить, что это означало. Как для жертв, так и для стрелков это было ужасно. Это приводило к тому, что некоторые промахивались и жертвы продолжали стоять. У других сносило половину черепной коробки. Это было ужасное зрелище. Части черепа летели назад над стрелками. Мне в лицо попал кусок мозга. Я повернулся и увидел, что стоящему за мной офицеру СС также попал в лицо кусок головы. Насколько я помню, это был г-н Янссен. Необходимо было что-то предпринять. Я потребовал, после того как Блобель не сделал то, что он должен был сделать, чтобы метод расстрела был еще раз изменен. К этому меня побудило мое внутреннее убеждение, так как я сказал себе: «Причем здесь эти евреи, причем здесь эти 400 человек? Ведь они невиновны, в то время как я предполагал, что перед этим были осуждены 2 человека. Это привело к еще одному совещанию. Затем я увидел, что пришли евреи, которые были сильно окровавлены, так как они подвергались истязаниям. Я увидел, что солдаты избивают этих евреев. Я немедленно вмешался, чтобы это прекратить.
Как я уже сказал, он еще раз изменил метод расстрела. Сегодня я уже не знаю, как затем это делалось […] После окончания мы поехали назад, и Блобель попросил офицеров вермахта прийти на совещание в место расквартирования. Я припоминаю, что там определенно был армейский судья. В небольшом кругу затем обсуждались различные вещи, которые были связаны с деятельностью судьи и дисциплинарными наказаниями […]
Я сказал, что я, будучи взволнованным, производил добивание. Я не могу сказать, производил ли добивание лично я. Однако вполне возможно, что я, находясь в состоянии возбуждения из-за того, что люди в яме должны мучиться до самой смерти, производил добивание. Как офицер, я не мог на все это спокойно смотреть. Кто-то должен был нести ответственность и положить этому конец…»[2]
ОТСТУПЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ
Согласно «Донесению о событиях в СССР» № 58 от 20.8.1941 г. «в Черняхове удалось арестовать председателя «тройки» тамошнего района и его помощника-палача […] Наряду с главным преступником, народным судьей Кипером, были выявлены еще 15 членов ГПУ и другие 11 осведомителей [...] Сам Кипер и его помощник-палач 7.8.41 были публично повешены на новом базаре в Житомире.
Я не знаю, кто набросил осужденным петлю на шею. Мое знание людей было таким незначительным, что я ничего конкретного сказать не могу.
Вскоре оба человека умерли от удушения. Затем я подошел к Блобелю и сказал, что теперь мы можем вернуться на наше место расквартирования, на что он сказал: «Нет, здесь евреи, которые теперь будут расстреляны. Вы займитесь господами из вермахта». Я спросил, почему люди должны быть расстреляны. Он кратко сказал: «Люди будут расстреляны – конец!» Он приказал садиться на грузовики. Я увидел, что подъехал ряд грузовиков. На машинах были знаки СС. Мы поехали за город. Я не знаю, как долго мы ехали. Остановились и пошли по слегка холмистой местности к кустарникам. Там уже была выкопана яма. Я увидел, что машины по дороге подъехали как можно ближе к яме. Солдаты войск СС отвели людей к яме. Они стояли лицом к стрелкам. Сами стрелки стояли на относительно небольшом расстоянии от жертв. Это расстояние ни в коем случае не было больше 5 метров, а, скорее всего, даже меньше. Казнь производила рота войск СС. Какой взвод там был и сколько людей было задействовано, я сказать не могу. Командовал лично оберштурмфюрер Графхорст[1]. Всей акцией руководил Блобель. Графхорст приказал одному из унтер-офицеров давать команду «огонь». Я вместе с другими офицерами вермахта находился в 3-4 метрах рядом с цепью стрелков. Люди спиной падали в яму. После того как первые две группы были расстреляны, Графхорст или унтер-офицер установили, что некоторые жертвы в яме еще шевелятся, то есть не были мертвыми. Теперь я подключился. Я подошел к яме и в этом убедился. Поводом к тому, что теперь произошло, было пережитое в Луцке, где каждые 2-3 метра лежал не мертвый, а только тяжело раненый, пытавшийся выбраться. Я считал своим офицерским долгом принять меры. Я бы это сделал и сегодня. Сам расстрел я не мог предотвратить. Но я должен был принять меры, если люди в яме подвергались страшной смерти от удушья. Я принял меры. Это я обсудил с Блобелем, Графхорстом и унтер-офицером.
Первыми залпами, которые были произведены, были выстрелы в сердце. Я стремился найти метод, который приводил к немедленной смерти. В результате Графхорст приказал стрелять в голову, выше носа. Но так как стрелки находились в 3-5 метрах от жертв, стрелки и жертвы должны были смотреть друг другу в глаза. Невозможно себе представить, что это означало. Как для жертв, так и для стрелков это было ужасно. Это приводило к тому, что некоторые промахивались и жертвы продолжали стоять. У других сносило половину черепной коробки. Это было ужасное зрелище. Части черепа летели назад над стрелками. Мне в лицо попал кусок мозга. Я повернулся и увидел, что стоящему за мной офицеру СС также попал в лицо кусок головы. Насколько я помню, это был г-н Янссен. Необходимо было что-то предпринять. Я потребовал, после того как Блобель не сделал то, что он должен был сделать, чтобы метод расстрела был еще раз изменен. К этому меня побудило мое внутреннее убеждение, так как я сказал себе: «Причем здесь эти евреи, причем здесь эти 400 человек? Ведь они невиновны, в то время как я предполагал, что перед этим были осуждены 2 человека. Это привело к еще одному совещанию. Затем я увидел, что пришли евреи, которые были сильно окровавлены, так как они подвергались истязаниям. Я увидел, что солдаты избивают этих евреев. Я немедленно вмешался, чтобы это прекратить.
Как я уже сказал, он еще раз изменил метод расстрела. Сегодня я уже не знаю, как затем это делалось […] После окончания мы поехали назад, и Блобель попросил офицеров вермахта прийти на совещание в место расквартирования. Я припоминаю, что там определенно был армейский судья. В небольшом кругу затем обсуждались различные вещи, которые были связаны с деятельностью судьи и дисциплинарными наказаниями […]
Я сказал, что я, будучи взволнованным, производил добивание. Я не могу сказать, производил ли добивание лично я. Однако вполне возможно, что я, находясь в состоянии возбуждения из-за того, что люди в яме должны мучиться до самой смерти, производил добивание. Как офицер, я не мог на все это спокойно смотреть. Кто-то должен был нести ответственность и положить этому конец…»[2]
ОТСТУПЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ
Согласно «Донесению о событиях в СССР» № 58 от 20.8.1941 г. «в Черняхове удалось арестовать председателя «тройки» тамошнего района и его помощника-палача […] Наряду с главным преступником, народным судьей Кипером, были выявлены еще 15 членов ГПУ и другие 11 осведомителей [...] Сам Кипер и его помощник-палач 7.8.41 были публично повешены на новом базаре в Житомире.
В центре большой площади для обоих евреев была сооружена виселица, на которой оба еврейских убийцы были повешены. Место казни окружала многотысячная толпа. Также очень сильно был представлен вермахт. В казни должны были участвовать, кроме того, 402 еврея, которые были собраны оперативной командой 4а. Перед осуществлением казни через передвижную станцию громкой связи роты пропаганды на русском и украинском языках было объявлено о зверствах, совершенных Кипером и его помощником, а также о том, какое они понесут наказание. Кроме того, на двух больших щитах, укрепленных на виселице, еще раз указывалось на совершенные преступления.
|
Это объявление приговора неоднократно прерывалось криками одобрения и аплодисментами. Местное население восприняло это возмездие за десятилетия еврейского ужаса с чувством глубокого удовлетворения. Вслед за этим был произведен расстрел 402 евреев из Житомира. Организация – как казни обоих еврейских убийц, так и расстрела – может считаться образцовой…»[3].
Согласно обвинительному заключению по делу бывших членов ЗК 4а Хэфнер не только присутствовал на месте расстрела, но и некоторое время давал команду «огонь» и контролировал непрерывную доставку жертв[4]. Хэфнер сам признался, что вполне возможно, что он «из сострадания» производил добивание еще живых жертв, «чтобы они не мучились».
Суд оправдал Хэфнера по этому эпизоду на том основании, что он считал казнь законной: она была не тайной, а публичной – на ней присутствовали многочисленные военнослужащие вермахта, а также 7-10 офицеров из штаба 6-й армии, в том числе адъютант полковник Шулер, врач д-р Флат и даже армейский судья д-р Нойман. Эту казнь Хэфнер считал допустимой акцией возмездия за обстрел легковой машины команды, поджег склада боеприпасов или бомб и прочие акты саботажа.
Согласно обвинительному заключению по делу бывших членов ЗК 4а Хэфнер не только присутствовал на месте расстрела, но и некоторое время давал команду «огонь» и контролировал непрерывную доставку жертв[4]. Хэфнер сам признался, что вполне возможно, что он «из сострадания» производил добивание еще живых жертв, «чтобы они не мучились».
Суд оправдал Хэфнера по этому эпизоду на том основании, что он считал казнь законной: она была не тайной, а публичной – на ней присутствовали многочисленные военнослужащие вермахта, а также 7-10 офицеров из штаба 6-й армии, в том числе адъютант полковник Шулер, врач д-р Флат и даже армейский судья д-р Нойман. Эту казнь Хэфнер считал допустимой акцией возмездия за обстрел легковой машины команды, поджег склада боеприпасов или бомб и прочие акты саботажа.
[1] Оберштурмфюрер СС Бернхард Графхорст (1913-1943) был командиром 3-й роты батальона войск СС особого назначения. Его рота с конца июля до начала октября 1941 г. была придана оперативной группе С.
[2] Показания Хэфнера на судебном процессе в Дармштадте 24.10.1967 г. // BArch B 162/17908, Bl. 235-239.
[3] BArch B 162/436, Bl. 102-103.
[4] BArch B 162/4698, Bl. X.
[2] Показания Хэфнера на судебном процессе в Дармштадте 24.10.1967 г. // BArch B 162/17908, Bl. 235-239.
[3] BArch B 162/436, Bl. 102-103.
[4] BArch B 162/4698, Bl. X.
БЕЛАЯ ЦЕРКОВЬ I: УБИЙСТВО ВЗРОСЛЫХ ЕВРЕЕВ
«В начале августа предположительно вырисовывалось занятие Киева. Блобель сформировал для этой цели передовую команду. Я был назначен фюрером этой команды с одновременным освобождением от деятельности в качестве офицера связи со штабом 6-й армии […] Я получил приказ явиться к майору Науку[1] в Белую Церковь. Как мне было сказано, он был сборным и командным пунктом для всех команд, предназначенных для Киева. Позднее я узнал, что Наук входил в штаб 6-й армии. Что касается задач передовой команды, то я хотел бы сказать, что д-р Раш дал указание, чтобы я как фюрер передовой команды в компетентном для занятия Киеве штабе выдвинул претензии на имевшиеся в Киеве два здания НКВД, а после захвата Киева эти здания занять, охранять и контролировать до прибытия в Киев команды 4а. Когда я явился к майору Науку, мне было сообщено, что пока я должен ждать и расквартироваться. Мы заняли две усадьбы, которые я мог бы назвать крестьянскими дворами. В передней усадьбе разместился я сам с моими собственными членами команды 4а, в здании на заднем дворе расквартировался взвод войск СС. Служба проходила полностью раздельно. Я сам мог давать указания командиру взвода, но не имел права давать какие-либо указания солдату войск СС. Продовольствие было забрано в Житомире. Так случилось, что войска СС забрали продовольствие на собственном грузовике, в то время как основная команда свое продовольствие забрала сама. В войсках СС ответственным был командир взвода. Затем на мое место расквартирования прибыл еще небольшой отряд из 3-4, возможно, 5 офицеров и рядовых из оперативной группы С, который также назывался передовой командой. Он находился там в течение первых 8 дней; находились ли они там 3-4 дня, я сказать не могу. Затем они убыли. На третий день моего пребывания в Белой Церкви, примерно 8 или 9.8., я получил приказ немедленно явиться к фельдкоменданту[2]. До этого времени я вообще не знал, что там имеется фельдкомендант. Я пришел и получил взбучку за то, что до сих пор не представился. Я заявил ему, что являюсь фюрером передовой команды в Киеве, для Белой Церкви не имею никаких указаний и не уполномочен к нему явиться. Дело было затем улажено. Спустя примерно час пришел гауптман тайной полевой полиции[3], который во двор нашего места расквартирования с помощью охраны загнал около 500 евреев. Он сказал мне, что по приказу фельдкоменданта я должен расстрелять этих 500 евреев. Я заявил ему, что не имею указаний расстреливать евреев и будто бы не уполномочен на это. Переданный мне моим командиром приказ д-ра Раша, что мы должны расстреливать всех евреев, не был отозван и как и прежде сохранял свою силу. Но я от него дистанцировался и заявил гауптману, что я не имею никакого приказа, он должен забрать 500 евреев. Тогда гауптман со своей охраной ушел, а 500 евреев оставил; их я освободил. Затем это повторилось еще раз. Я уже не знаю, в тот же день или на следующий день 500 евреев вновь были пригнаны во двор. Я вновь отказался расстреливать евреев, гауптман снова ушел, а евреев я опять отпустил. После этого я был вызван к фельдкоменданту. Там произошла сильная ссора, так как я и там отказался расстреливать 500 евреев. Я заявил дополнительно, что мне абсолютно ничего не известно о том, что эти евреи в той или иной форме выступали против вермахта. На это мне фельдкомендант заявил, что по приказу «Барбаросса» он должен всех евреев собрать и велеть СД их расстрелять. Я вновь отказался расстреливать евреев и ушел. На следующее утро появился Блобель. Он пошел к фельдкоменданту, спустя некоторое время вернулся и заявил мне, что 500 евреев должны быть расстреляны, я должен произвести расстрел. Я заявил ему, что если евреи должны быть расстреляны, то почему это должны делать именно обученные криминальные чиновники. Блобель некоторое время подумал и заявил мне, что этот и другие расстрелы должен производить взвод войск СС. Пришел приказ немедленно арестовать всех сторонников Бандеры и отправить их в Житомир, я должен этим заняться. Я информировал об этом деле моих чиновников и говорил об этом также с переводчиком. Под вечер я узнал, что под руководством Блобеля взвод войск СС расстрелял 500 евреев и притом у стрельбища, где по приказу фельдкоменданта военнопленные уже вырыли большую яму. Блобель в этот же вечер уехал в Житомир. Был еще один офицер, который затем также уехал […] Спустя 2-3, возможно, 4 дня, то есть числа 12-го – 14-го, мне по дороге встретился фельдкомендант и сказал, хотя я лично с членами штаба не расстреливал евреев, что теперь, когда расстреляны все евреи-мужчины, настала очередь женщин. Я был совершенно беспомощным по отношению к приказу Блобеля и сказал ему, если я могу дать ему совет, он должен не лезть в это дело; я оставил его стоять и ушел. На следующий день ко мне пришел командир взвода войск СС[4] и сказал, что так дальше идти не может, он больше не может поддерживать нормальный порядок службы, когда с утра до вечера ему беспрерывно приводят небольшие группы для расстрела. Он постоянно мотается между стрельбищем и местом расквартирования. Когда я его спросил, кого к нему приводят, он сказал, что теперь приводят евреек, еврейских военнопленных из лагеря и единично политкомиссаров. Через 2-3 дня[5] ко мне пришел фельдкомендант и сказал, я должен ему помочь, он зашел в тупик, он дальше больше не может. Он рассказал мне, что он между 10 и 12-м велел расстрелять также матерей маленьких детей. Дети собраны в одном доме. Теперь у него возникла проблема с питанием этих детей. Когда я ему сказал, что он должен обратиться к украинским семьям, чтобы они приняли этих детей, он заявил мне, что он уже пытался это сделать, но украинцы отказались принять еврейских детей. Я ответил, что я ведь ему советовал держаться подальше от этого дела, он к этому совету не прислушался, теперь он должен сам думать, как с этим справиться; я не знаю, что посоветовать. Больше я об этом деле не заботился […]
Я два раза был на месте расстрела, когда расстреливали взрослых. Первый раз я был там тогда, когда мои люди информировали меня, что после расстрелов выявились ужасные последствия; начался процесс разложения. Второй раз я был тогда, когда поехал к Егеру, чтобы узнать у него, правда ли, что расстреливаются еврейские дети.
Егер был обершарфюрером; он поехал с моей командой в Белую Церковь. Я мог давать Егеру указания, но солдату войск СС я сам никаких указаний давать не мог. Расстрелы, которые производил Егер, производились не с моего согласия и притом не с моего согласия потому, что Блобель распорядился, чтобы расстрел 500 и других евреев был произведен солдатами войск СС. У меня не было никакой возможности этому делу в принципе помешать после того как Блобель сам отдал приказ обершарфюреру. Я сам подобного приказа Егеру не давал. Я был здесь исключен. Фельдкомендант также обращался больше не ко мне, а шел прямо к Егеру»[6].
Я два раза был на месте расстрела, когда расстреливали взрослых. Первый раз я был там тогда, когда мои люди информировали меня, что после расстрелов выявились ужасные последствия; начался процесс разложения. Второй раз я был тогда, когда поехал к Егеру, чтобы узнать у него, правда ли, что расстреливаются еврейские дети.
Егер был обершарфюрером; он поехал с моей командой в Белую Церковь. Я мог давать Егеру указания, но солдату войск СС я сам никаких указаний давать не мог. Расстрелы, которые производил Егер, производились не с моего согласия и притом не с моего согласия потому, что Блобель распорядился, чтобы расстрел 500 и других евреев был произведен солдатами войск СС. У меня не было никакой возможности этому делу в принципе помешать после того как Блобель сам отдал приказ обершарфюреру. Я сам подобного приказа Егеру не давал. Я был здесь исключен. Фельдкомендант также обращался больше не ко мне, а шел прямо к Егеру»[6].
ОТСТУПЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ
В военном дневнике отдела Ic[7] штаба 6-й армии за период с 6 до 31.8.1941 г. в отчете о деятельности 8.8.1941 г. мы находим такую запись: «Явились гауптман Лулей, абвер III, с командой СД Хэфнера для переговоров о деятельности в Киеве. Команда СД придается отряду Наука»[8]. В этот же день начальник отдела Ic майор Пальтцо послал следующую телеграмму 29-му армейскому корпусу: «В качестве еще одного спецотряда 29-му корпусу 8.8.41 примерно до 19 часов придается 1 спецотряд группы 4а СД РФ СС[9] и подчиняется в отношении передвижения и снабжения. Свои оперативные приказы отряд получает от органов РФ СС. Отряд надлежит присоединить к команде майора Наука. Численность отряда: 32 члена СС, 4 PKW[10], 2 LKW[11], 1 мотоцикл. Фюрер спецотряда СД, оберштурмфюрер Хэфнер, должен доложить о себе Ic 29-го АК»[12].
Штаб 29-го армейского корпуса в то время находился в Василькове. Поэтому Хэфнер со своим отрядом сначала поехал в Васильков, а уже оттуда – в Белую Церковь. В «Донесении о событиях в СССР» № 60 от 22.8.1941 г. мы читаем: «Отправившаяся в Васильков передовая команда группы тем временем вернулась, так как наступление на Киев прекращено и в обозримом будущем новое наступление на Киев не предвидится. Также посланная в Васильков оперативной командой 4а передовая команда пока осталась в Василькове, чтобы проверить тамошнюю территорию. Как известно, именно в этой местности русские шпионы из Киева регулярно переправляются через линию фронта в тыл немецких войск с определенными разведывательными заданиями. Как установлено штабом армии, до сих пор этим способом на этой территории было задействовано около 25 шпионов […] По желанию 6-й армии передовая команда 4а принимает участие в розысках этих агентов […] Партизанские группы в сущности являются бандами, которые еще и сегодня бродят вокруг в основном в здешней местности […] В соответствии с желанием 6-й армии передовая команда оперативной команды 4а, которая в настоящее время находится в Василькове (30 км от Киева), предприняла особые розыски этих банд»[13].
После того как захват Киева был отложен[14], отряд Хэфнера был назначен для обработки в понимании полиции безопасности района Белой Церкви, то есть для выявления и уничтожения политических и расовых противников нацистов. В частности, отряд Хэфнера участвовал в розысках советских «шпионов», производил аресты бандеровцев[15], выявлял в лагере военнопленных «нежелательных» пленных (евреев и «комиссаров») и истреблял оставшееся еврейское население. В «Донесениях о событиях в СССР» расстрелы в Белой Церкви упоминаются вскользь только один раз, а именно в донесении № 86 от 17.9.1941 г. В этом донесении, в котором идет речь о событиях второй половины августа, указывается, что в городе «в ходе новых акций» расстреляны 68 человек[16]. Согласно отчета фельдкомендатуры 198 454-й охранной дивизии от 11.9.1941 г. «в Белой Церкви большая часть евреев расстреляна. Остаток бежал. Фактически больше нет ни одного еврея…»[17].
На допросах Хэфнер дистанцировался от истребления евреев, все сваливал на Блобеля, Ридля и Егера. Прямых доказательств участия Хэфнера в расстрелах евреев в Белой Церкви следствие и суд добыть не смогли. Тем не менее, Хэфнер как «фюрер» отряда СД, без сомнения, не мог не принимать в этих убийствах активного участия, в частности, он контролировал ход расстрелов, давал команду «огонь» и из автомата производил добивание еще живых жертв. Об участии Хэфнера в убийствах именно в такой форме имеются указания в показаниях бывшего кандидата в офицеры в 13-м авиаотряде связи особого назначения Вильгельма Либе[18]. Упомянутым в показаниях Либе офицером СС со знаками различия оберштурмфюрера (три звезды и одна полоса) мог быть только Хэфнер, так как другого оберштурмфюрера и вообще другого офицера СС в Белой Церкви тогда просто не было. Либе видел примерно 6 казней, в ходе которых было убито около 900 человек, а всего по его оценке в Белой Церкви были расстреляны около 3 тысяч человек[19].
Утверждение Хэфнера, что он будто бы дважды отпускал евреев, доставленных к нему для расстрела, является явной ложью. Упомянутый им «гауптман тайной полевой полиции» (Бернхард Зюссе из группы ГФП 708) на судебном процессе в Дармштадте показал, что ни к кому он евреев не доставлял, а только присутствовал со своими людьми при регистрации «жителей», в ходе которой ремесленники были отделены, а остальные евреи уведены. Во время ожидания команды СС Зюссе даже будто бы отпустил несколько женщин, чтобы они смогли покормить оставленных дома детей. Когда об этом узнал возглавлявший команду офицер СС, он заявил Зюссе, что тот не имел права это делать[20].
Тем не менее суд счел недоказанным участие Хэфнера в убийстве евреев и оправдал его по этому пункту.
[1] 42-летний майор Гельмут Наук был главным переводчиком 6-й армии. В Белой Церкви он был офицером службы комплектования, возглавлял пункт явки для команд, предназначенных для Киева (см.: показания Наука на судебном процессе в Дармштадте 25.3.1968 г. // BArch B 162/17914, Bl. 1520-1521).
[2] Фельдкомендантом (фельдкомендатура 198) в Белой Церкви был 62-летний подполковник Йозеф Ридль, в прошлом штандартенфюрер СА.
[3] Этим гауптманом был комиссар тайной полевой полиции (группа ГФП 708) Бернхард Зюссе (см.: показания Зюссе на судебном процессе в Дармштадте 25.3.1968 г. // BArch B 162/17914, Bl. 1534-1537).
[4] Им был обершарфюрер СС Фридрих Егер (Friedrich Jäger) (1913-1964) (BArch B 162/5658, Bl. 275).
[5] Это было 17.8.1941 г. (см.: показания Хэфнера на судебном процессе в Дармштадте 15.1.1968 г. // BArch B 162/17911, Bl. 989).
[6] Показания Хэфнера на судебном процессе в Дармштадте 30.10.1967 г. // BArch B 162/17909, Bl. 269-273, 280-281.
[7] Отдел Ic – разведывательный отдел.
[8] BArch B 162/5663, Bl. 166.
[9] РФ СС – рейхсфюрер СС.
[10] PKW – Personalkraftwagen – легковая машина.
[11] LKW – Lastkraftwagen – грузовик.
[12] BArch B 162/5663, Bl. 167.
[13] BArch B 162/436, Bl. 143,158
[14] 10.8.1941 г. 29-й корпус из-за больших потерь прекратил наступление на Киев с севера и даже отошел на рубеж реки Северка.
[15] В отчете № 10 от 5.10.1941 г. уполномоченного Восточного министерства при группе армий «Юг» гауптмана д-ра Коха, в частности, говорится: «Бандеровцы пока не смогли осуществить свой первоначальный план провозглашения самостоятельного правительства в Киеве, так как назначенная для этого команда СД «Киев» в Фастове и Василькове его ликвидировала…» (ГАРФ, ф. 7445, оп. 2, д. 138, л. 268).
[16] BArch B 162/437, Bl. 116. В донесении также упоминается задержание в Белой Церкви 9 человек, у которых были отобраны удостоверения, выданные «украинскими организациями» (Bl. 113).
[17] United States National Archives and Record Administration, Record Group RG-242, microcopy T-501, roll 33, frame 886. Опубликован в: Історія застерігає. Трофейні документи пр. злочини німецько-фашистських загарбників та їхніх пособників на тимчасово окупованій території України в роки Великої Вітчизняної війни / Кер. кол. упоряд. В.М. Нем’ятий. - Київ : Видавництво політичної літератури України, 1986. - С. 35.
[18] Показания В. Либе приводятся в приложении.
[19] По данным ЧГК «осенью 1941 г.» в Белой Церкви на территории стрелкового тира были расстреляны около 5000 евреев и около 1000 советских активистов и военнопленных (ГА РФ, ф. 7021, оп. 65, д. 241, л. 182; Зверства немецко-фашистских захватчиков. Документы. Выпуск 13. - Воениздат НКО, 1945. – С. 8; Документы обвиняют. Холокост: свидетельства Красной Армии / Составитель Ф. Д. Свердлов. Москва, 1996. – С. 51-52). Нам эта цифра представляется завышенной. В августе 1943 г. трупы были вырыты и сожжены.
[20] См.: показания на судебном процессе в Дармштадте 25.3.1968 г. бывшего комиссара полевой полиции Бернхарда Зюссе // BArch B 162/17914, Bl. 1534-1537.
[2] Фельдкомендантом (фельдкомендатура 198) в Белой Церкви был 62-летний подполковник Йозеф Ридль, в прошлом штандартенфюрер СА.
[3] Этим гауптманом был комиссар тайной полевой полиции (группа ГФП 708) Бернхард Зюссе (см.: показания Зюссе на судебном процессе в Дармштадте 25.3.1968 г. // BArch B 162/17914, Bl. 1534-1537).
[4] Им был обершарфюрер СС Фридрих Егер (Friedrich Jäger) (1913-1964) (BArch B 162/5658, Bl. 275).
[5] Это было 17.8.1941 г. (см.: показания Хэфнера на судебном процессе в Дармштадте 15.1.1968 г. // BArch B 162/17911, Bl. 989).
[6] Показания Хэфнера на судебном процессе в Дармштадте 30.10.1967 г. // BArch B 162/17909, Bl. 269-273, 280-281.
[7] Отдел Ic – разведывательный отдел.
[8] BArch B 162/5663, Bl. 166.
[9] РФ СС – рейхсфюрер СС.
[10] PKW – Personalkraftwagen – легковая машина.
[11] LKW – Lastkraftwagen – грузовик.
[12] BArch B 162/5663, Bl. 167.
[13] BArch B 162/436, Bl. 143,158
[14] 10.8.1941 г. 29-й корпус из-за больших потерь прекратил наступление на Киев с севера и даже отошел на рубеж реки Северка.
[15] В отчете № 10 от 5.10.1941 г. уполномоченного Восточного министерства при группе армий «Юг» гауптмана д-ра Коха, в частности, говорится: «Бандеровцы пока не смогли осуществить свой первоначальный план провозглашения самостоятельного правительства в Киеве, так как назначенная для этого команда СД «Киев» в Фастове и Василькове его ликвидировала…» (ГАРФ, ф. 7445, оп. 2, д. 138, л. 268).
[16] BArch B 162/437, Bl. 116. В донесении также упоминается задержание в Белой Церкви 9 человек, у которых были отобраны удостоверения, выданные «украинскими организациями» (Bl. 113).
[17] United States National Archives and Record Administration, Record Group RG-242, microcopy T-501, roll 33, frame 886. Опубликован в: Історія застерігає. Трофейні документи пр. злочини німецько-фашистських загарбників та їхніх пособників на тимчасово окупованій території України в роки Великої Вітчизняної війни / Кер. кол. упоряд. В.М. Нем’ятий. - Київ : Видавництво політичної літератури України, 1986. - С. 35.
[18] Показания В. Либе приводятся в приложении.
[19] По данным ЧГК «осенью 1941 г.» в Белой Церкви на территории стрелкового тира были расстреляны около 5000 евреев и около 1000 советских активистов и военнопленных (ГА РФ, ф. 7021, оп. 65, д. 241, л. 182; Зверства немецко-фашистских захватчиков. Документы. Выпуск 13. - Воениздат НКО, 1945. – С. 8; Документы обвиняют. Холокост: свидетельства Красной Армии / Составитель Ф. Д. Свердлов. Москва, 1996. – С. 51-52). Нам эта цифра представляется завышенной. В августе 1943 г. трупы были вырыты и сожжены.
[20] См.: показания на судебном процессе в Дармштадте 25.3.1968 г. бывшего комиссара полевой полиции Бернхарда Зюссе // BArch B 162/17914, Bl. 1534-1537.
БЕЛАЯ ЦЕРКОВЬ II: УБИЙСТВО ДЕТЕЙ
«Затем произошли события 20-го; я сам не могу определить эту дату, но она должно быть правильная. В первой половине дня я уехал, чтобы арестовать бандеровцев, которые в основном находились за пределами Белой Церкви. Во второй половине дня я раньше, чем обычно вернулся на место расквартирования. Я уже не знаю, получил ли я вскоре приказ по телефону или через посыльного немедленно явиться к командиру или 1а[1] 295-й пехотной дивизии. Затем я на своей машине поехал в штаб дивизии, который находился в большом здании на окраине города. Я зашел в комнату и там заявил, что я должен явиться к командиру дивизии или 1а. Был ли 1а в комнате или потом зашел, я уже больше сказать не могу. 1а, подполковник, обратился ко мне и заявил, что расстрел еврейских детей в Белой Церкви немедленно по его приказу должен быть прекращен, в противном случае он силой заставит выполнить этот приказ. Я заявил ему, что мне о расстреле еврейских детей ничего не известно и что, напротив, согласно приказа имел место расстрел взрослых евреев. Подполковник заявил мне, что он полностью уверен в том, что еврейские дети будут расстреляны. После этого заявления я уже не сомневался в том, что нечто подобное действительно происходило. Я попросил у подполковника письменное подтверждение его приказа, так как я любые расстрелы должен прекратить только по приказу. Со взрослыми уже была масса хлопот. С другой стороны, я для Блобеля должен иметь письменное подтверждение, так как я сам в принципе расстрелы прекратить не мог. IA отказался составить письменное подтверждение, и заявил мне, что все дело должно быть разъяснено генерал-фельдмаршалом фон Рейхенау. Я заявил ему, что о здешних событиях я должен информировать свое начальство. Все это дело протекало турбулентно. Повышенный тон и резкости были с обеих сторон. Офицеры, количество которых все увеличивалось, вели себя по отношению ко мне угрожающе: заявляли, что я свинья и что меня следует повесить. Мой уход можно назвать просто бегством. Затем я сразу поехал на место расстрела, где я встретил командира взвода войск СС с его людьми. Я спросил его, правда ли, что были расстреляны еврейские дети. Командир взвода подтвердил мне, что в этот день и уже раньше были расстреляны в общей сложности около 35 детей. На мой вопрос, кто об этом распорядился и откуда пришли дети, он заявил мне, что в доставке детей по приказу фельдкоменданта участвовала украинская милиция, фельдкомендант видел детей и сам участвовал в их расстреле. Дети были доставлены тягачом. Я передал ему приказ 1А, что расстрелы детей должны быть немедленно прекращены, и добавил, что в принципе до выяснения должны быть прекращены все расстрелы. Что в этот день расстрелы имели место, я видел сам. Командир взвода приказал своим людям прекратить расстрелы, они затем сразу ушли. Я вернулся на место расквартирования. Поехал ли я затем лично в Житомир или позвонил Блобелю, я уже не знаю; во всяком случае, в этот вечер я информировал Блобеля о событиях в Белой Церкви. Блобель заявил мне, что он уже все знает, и дело будет разъяснено генерал-фельдмаршалом фон Рейхенау. На следующий день приехали Блобель с Луляем. У фельдкоменданта состоялось совещание. Присутствовали Блобель, Луляй, фельдкомендант, 1А 295-й пехотной дивизии подполковник Гроскурт, его 01[2] и я. Председательствовал Луляй как особоуполномоченный генерал-фельдмаршала. Он заявил, что имеет категорический приказ командующего выяснить дело и принять необходимые меры. Блобель приказал мне доложить о событиях в Белой Церкви с момента моего прибытия. Я изложил события в той последовательности и форме, как я их уже описал здесь; мой доклад ни одна сторона не прерывала. Затем Луляй спросил у других офицеров, хотят ли они что-нибудь сказать. Гроскурт заявил, что он в принципе не хочет ничего говорить против расстрела евреев. Обстановка на месте расстрела имела негативное воздействие на воинскую дисциплину; как он лично убедился и как видно из доклада дивизионных священников условия размещения детей были крайне неудовлетворительными и такими остаются. Блобель выразился в том смысле, что он против продолжения расстрела детей. Ридель теперь попытался объяснить, что условия размещения и уход за детьми являются вовсе не такими, как их описали 1А и священники. Луляй на это сказал, что дивизионные священники находятся здесь только для того, чтобы заботиться о душевном здоровье солдат и не должны вмешиваться в другие дела. Он отрицательно высказался о евреях. Теперь набросились на евреев, в том смысле, что их уничтожение является безусловно необходимым. Когда Ридель захотел узнать, что теперь должно произойти, Луляй сначала заявил, что командующий его уполномочил настоятельно сообщить командиру дивизии через Гроскурта, что командующему, генерал-фельдмаршалу фон Рейхенау, бросилось в глаза то, что состояние обучения 295-й пехотной дивизии является отвратительным, и господам его штаба следует заботиться об этом деле, а не о других вещах, которые их не касаются. Теперь вновь выступил Блобель и заявил, что после описания размещения и ухода за еврейскими детьми должно быть что-то предпринято. Я заявил на это, что когда я ретроспективно думаю о том, что дети находятся без нормального питания 4 или 5 дней, что у меня лично нет никаких сомнений в описании 1А и священниками тамошних условий, то срочно необходимо урегулировать питание и уход за детьми. После этого Блобель попытался предложить фельдкоменданту, как он с украинцами может обеспечить в будущем нормальное питание детей. Теперь вскочил Луляй и заявил, что командующий приказал немедленно расстрелять всех еврейских детей. После этого Блобель распорядился, чтобы расстрел был немедленно произведен. На мой вопрос, кто должен произвести расстрел, Блобель приказал, что это должен сделать я с солдатами войск СС. В ответ я ему заявил, что я не могу приказать 18-20 летним военным добровольцам расстрелять маленьких детей. Вся их жизнь будет этим омрачена. Тогда Блобель приказал мне, чтобы расстрел был произведен основным составом ЗК 4а. Это я отверг с обоснованием, что у нас у самих маленькие дети дома и для нас неприемлемо расстреливать детей. Перед этим Блобель еще сказал, что ведь солдаты войск СС уже расстреливали детей, на что я возразил, что это произошло по его приказу, а не по моему. После того как я расстрел еврейских детей основным составом назвал неприемлемым, Блобель вскочил, ударил кулаком по столу и заорал на меня: «Вы сами расстреляете детей, вы знаете, что за отказ выполнить приказ полагается расстрел, вы хотите выполнить приказ – да или нет?». Я сказал, что те, кто собрал евреев, должны также расстрелять евреев. Затем Блобель и Луляй кратко переговорили, и было решено, что еврейских детей во второй половине дня в моем присутствии должна расстрелять украинская милиция. По словам фельдкоменданта детей было 26. Ридель заявил, что теперь он должен произвести всю техническую подготовку для расстрела детей. Я сам получу приказ, когда и где я должен находиться на следующий день. Подполковник Гроскурт, его 01 и я затем были отпущены. Когда я стоял перед фельдкомендатурой, ко мне подошел лейтенант, и мы в товарищеской форме обсудили это дело. Он спросил меня, должны ли мы еще производить такие расстрелы. Я заявил ему, что нас уже давно превратили в расстрельную команду. В это время пришел Гроскурт и захватил меня на мое место расквартирования. Спустя некоторое время на место расквартирования вернулся Блобель. Он бушевал, как дикарь: сначала я создал ему трудности из-за 500 евреев, теперь я опозорил всю команду перед генерал-фельдмаршалом фон Рейхенау. Рейхенау должен считать команду ненадежной, и он, Блобель, в последний раз терпит мои попытки в той или иной форме уклониться от выполнения приказа»[3]. «В будущем я должен расстреливать всех евреев, также по абсолютно собственной инициативе; он еще раз указывает мне на последствия невыполнения приказа. Я также должен соответственно самостоятельно действовать во всех случаях с партизанами, саботажниками и пр. На мой вопрос, должен ли я тем самым быть в одном лице розыскником, следователем, прокурором, защитником, судьей и возможным исполнителем, он ответил, что так это предписано и в остальном согласно приказа «Барбаросса» это следует осуществлять «без всяких формальностей»[4]. «Затем Блобель в тот же вечер уехал. На следующий день я получил от фельдкоменданта приказ явиться в определенное время на отдаленную просеку. Затем я один – без шофера и переводчика - поехал туда. Там уже была вырыта яма. Вскоре на грузовике подъехала украинская милиция с еврейскими детьми. Украинцы высадили детей и стали отводить по 2-3 ребенка на край ямы. Они расстреливали детей из винтовок 2-3, иногда 4 выстрелами. Их начальник, фельдфебель, каждый раз контролировал смерть детей. Я сам стоял примерно в 10 метрах от ямы и наблюдал за всем происходящим. Тут ко мне подошла маленькая девочка примерно двух с половиной лет, это был милый черноволосый ребенок, и доверчиво схватила меня за руку. Я вспомнил свою маленькую дочурку[5]. Украинец забрал ребенка, и он был также расстрелян. Фельдфебель-украинец затем подошел ко мне, отдал честь и что-то доложил на украинском языке. Я сам подошел к яме и убедился, что в живых нет ни одного ребенка. Я поехал назад и сообщил Блобелю, что приказ выполнен»[6].
ОТСТУПЛЕНИЕ ДЕВЯТОЕ
В отличие от убийства взрослых евреев суд признал причастность Хэфнера к убийству детей, хотя, скорее, следует говорить не о содействии убийству, а о соучастии в нем. Об этом мы находим указание в донесении Гроскурта от 21.8.1941 г.[7] Из этого донесения видно, что «украинская милиция» «по распоряжению СД» (т.е. Хэфнера) уже 19 августа расстреливала детей, что Хэфнер был крайне недоволен вмешательством Гроскурта в процесс убийства детей, которое он считал правильным и хотел довести до конца, что все убийства в Белой Церкви организовал не фельдкомендант, а сам Хэфнер, на распоряжения которого фельдкомендант не имел никакого влияния.
Что касается препирательств Хэфнера с Блобелем, то трудно представить, чтобы член нацистской партии с десятилетним стажем, член СС с восьмилетним стажем, «солдат душой и телом» вел себя так по отношению к своему непосредственному начальнику. Напротив, Хэфнер как «солдат» действовал без жалости и сомнения, стремился и добивался того, чтобы полученные им приказы выполнялись безоговорочно и в полном объеме.
По словам Хэфнера он будто бы 20 августа приказал командиру взвода войск СС Егеру прекратить не только расстрелы детей, но вообще все расстрелы. Однако, согласно показаниям одного очевидца, во второй половине дня 21 августа в городе все же происходили массовые расстрелы евреев, в том числе и детей[8].
«Еврейские акции» в Белой Церкви примечательны тем, что в ходе этих акций произошел качественный скачок в истребительной политике и практике в Украине, который выразился в переходе от убийства взрослых евреев к поголовному истреблению евреев[9], и этот скачок был связан именно с деятельностью Хэфнера.
В отличие от убийства взрослых евреев суд признал причастность Хэфнера к убийству детей, хотя, скорее, следует говорить не о содействии убийству, а о соучастии в нем. Об этом мы находим указание в донесении Гроскурта от 21.8.1941 г.[7] Из этого донесения видно, что «украинская милиция» «по распоряжению СД» (т.е. Хэфнера) уже 19 августа расстреливала детей, что Хэфнер был крайне недоволен вмешательством Гроскурта в процесс убийства детей, которое он считал правильным и хотел довести до конца, что все убийства в Белой Церкви организовал не фельдкомендант, а сам Хэфнер, на распоряжения которого фельдкомендант не имел никакого влияния.
Что касается препирательств Хэфнера с Блобелем, то трудно представить, чтобы член нацистской партии с десятилетним стажем, член СС с восьмилетним стажем, «солдат душой и телом» вел себя так по отношению к своему непосредственному начальнику. Напротив, Хэфнер как «солдат» действовал без жалости и сомнения, стремился и добивался того, чтобы полученные им приказы выполнялись безоговорочно и в полном объеме.
По словам Хэфнера он будто бы 20 августа приказал командиру взвода войск СС Егеру прекратить не только расстрелы детей, но вообще все расстрелы. Однако, согласно показаниям одного очевидца, во второй половине дня 21 августа в городе все же происходили массовые расстрелы евреев, в том числе и детей[8].
«Еврейские акции» в Белой Церкви примечательны тем, что в ходе этих акций произошел качественный скачок в истребительной политике и практике в Украине, который выразился в переходе от убийства взрослых евреев к поголовному истреблению евреев[9], и этот скачок был связан именно с деятельностью Хэфнера.
[1] Ia – начальник оперативного отдела. В штабе 295-й пехотной дивизии начальником оперативного отдела был подполковник Гельмут Гроскурт (умер в 1943 г. в советском плену).
[2] Обозначение офицера для поручений.
[3] Показания Хэфнера на судебном процессе в Дармштадте 30.10.1967 г. // BArch B 162/17909, Bl. 273-279.
[4] Показания Хэфнера на предварительном следствии 16.6.1965 г. // BArch B 162/5653, Bl. 3087.
[5] Хэфнер женился 12.11.1938 г. на 24-летней Ирмгард Эрнст (она была членом нацистской партии с 1.5.1937 г.). От этого брака у него было 2 дочери – Гудрун (род. 12.11.1939 г.) и Ингеборг (род. 13.11.1941 г.) (см.: показания Хэфнера на предварительном следствии 31.5.1965 г. // BArch B 162/5652, Bl. 2898).
[6] Показания Хэфнера на судебном процессе в Дармштадте 30.10.1967 г. // BArch B 162/17909, Bl. 279-280.
[7] Донесение приводится в приложении.
[8] См. в приложении заявление анонимного лица в «Центральное бюро по раскрытию нацистских преступлений» в Людвигсбурге 5.12.1966 г. // BArch B 162/5664, Bl. 183a, 183b.
[9] Известные немецкие исследователи нацистских преступлений K.-M.Mallmann и M. Wildt этот скачок связывают с поголовным истреблением евреев в Каменец-Подольском в конце августа 1941 г. (см.: Mallmann K.-M. Der qualitative Sprung im Vernichtungsprozeß. Das Massaker von Kamenez-Podolsk Ende August 1941 // Jahrbuch für Antisemitismusforschung, 10, 2001 (S. 239-264); Wildt M. Kamenez-Podolsk, Handlungsoptionen und Radikalisierung in der nationalsozialistischen Mordpraxis im Krieg gegen die Sowjetunion im Sommer 1941 (неопубликованная рукопись), однако в действительности убийства не только взрослых евреев, но и детей начались на неделю раньше и именно в Белой Церкви.
ВАСИЛЬКОВ: УБИЙСТВО ЕВРЕЕВ И ДУШЕВНОБОЛЬНЫХ
«Я получил от Блобеля приказ поехать в Васильков, доложить о себе в ортскомендатуре и во взаимодействии с ортскомендантом расстрелять в Василькове евреев. Я поехал с моим шофером и переводчиком в Васильков. Там были различные офицеры, с которыми я вел переговоры. Будто бы там был и сам комендант, и я сообщил ему о своем приказе. Совещания закончились тем, что вермахт велел выкопать соответствующую яму для расстрела, который должен был состояться на следующий день. На следующий день я приехал со взводом войск СС и доложил о себе ортскоменданту. Я сослался на переговоры в предыдущий день, и мне было сообщено, где выкопана яма. Затем я информировал об этом Егера и передал ему приказ Блобеля о сгоне и расстреле евреев. Затем Егер ушел. Ортскомендант сообщил мне, что я одновременно должен велеть расстрелять некоторое количество душевнобольных. Я заявил ему, что у меня нет приказа и никаких полномочий делать что-либо подобное. На это он сообщил мне, что этих душевнобольных русские перегнали через линию фронта. Они там были кое-как обучены тому, как нарушать немецкие средства связи и они делали это жестоким способом. Теперь сверху пришел приказ, чтобы СД расстреляла этих душевнобольных. На это я ему заявил, что я об этом должен информировать своего начальника и получить от него указания о моем образе действий во всем этом деле. Я уже не знаю, поехал ли я к Блобелю или позвонил ему. Во всяком случае, спустя два дня команда еще раз поехала в Васильков и там эти душевнобольные по приказу Блобеля были расстреляны. Был ли я сам в этот день в Василькове, я сказать не могу, я об этом уже ничего не помню. О первом дне я знаю, что речь шла о 200-250 евреях. Я был на месте казни, но не у ямы и сам расстрел не видел. Я также не знаю, где это было. Ортскомендант описал Егеру местность, где это было. Мне было затем сообщено о выполнении приказа, я доложил об этом дальше.
Я передал Егеру приказ Блобеля, он мне сообщил, что он выполнен. Членов основной команды при этом не было. Основная команда занималась арестом бандеровцев. Это была организация, которая была распространена по всей Западной Украине. После того как во Львове была провозглашена свободная Украина, они теперь захотели распространить свое влияние и в Восточной Украине и считали Киев столицей их Украины. Мы во всех окрестностях занимались их розысками на дорогах. Бандеровцы в основном носили западную одежду, в то время как местные жители были одеты совсем по-другому […]
Ортскомендант мне сказал, что душевнобольные были исключительно женщинами. Если я правильно помню, Егер мне также сообщил, что это были исключительно женщины. Я полагаю, было названо число 90-95, но точно я уже сказать не могу. Я знаю, что речь также шла о том, что эти женщины носили длинную белую одежду.
Я думаю, что я слышал, что душевнобольные будто бы перерезали телефонный кабель. То, что сообщил мне ортскомендант, я передал Блобелю. Принимать решение по этому делу я был не вправе»[1].
Я передал Егеру приказ Блобеля, он мне сообщил, что он выполнен. Членов основной команды при этом не было. Основная команда занималась арестом бандеровцев. Это была организация, которая была распространена по всей Западной Украине. После того как во Львове была провозглашена свободная Украина, они теперь захотели распространить свое влияние и в Восточной Украине и считали Киев столицей их Украины. Мы во всех окрестностях занимались их розысками на дорогах. Бандеровцы в основном носили западную одежду, в то время как местные жители были одеты совсем по-другому […]
Ортскомендант мне сказал, что душевнобольные были исключительно женщинами. Если я правильно помню, Егер мне также сообщил, что это были исключительно женщины. Я полагаю, было названо число 90-95, но точно я уже сказать не могу. Я знаю, что речь также шла о том, что эти женщины носили длинную белую одежду.
Я думаю, что я слышал, что душевнобольные будто бы перерезали телефонный кабель. То, что сообщил мне ортскомендант, я передал Блобелю. Принимать решение по этому делу я был не вправе»[1].
ОТСТУПЛЕНИЕ ДЕСЯТОЕ
В отчете о деятельности отдела 1с 29-го армейского корпуса за 1 – 15.9.1941 г. имеется следующая запись за 1.9.1941 г.: «… прибывает зондеркоманда СС для контроля украинских осведомителей в Василькове, чтобы ликвидировать в В. сторонников движения Бандеры…»[2]. Таким образом, евреи в Василькове были расстреляны, по всей видимости, 2 сентября 1941 г. Местом расстрела было ассенизационное поле в предместье Ковалевка, где была выкопана яма размером 7 на 5 метров и глубиной до 6 метров. «По словам очевидцев» в этой яме были расстреляны 106 человек[3].
Что касается душевнобольных, то в отчете отдела 1с 29-го армейского корпуса за 16-31.8.1941 г. мы находим за 20.8.1941 г. такую запись: «…IVb[4] и ГФП обсудили устранение душевнобольных, которые шлялись в районе группы Шееле [в районе села Хотов]. Транспортабельные душевнобольные были отправлены в лагерь пленных в Василькове (60-70 штук, в основном женщины). Остаток, около 30, был расстрелян»[5]. Согласно акта от 28.11.1943 г. в районе «Заготзерно», где находился лагерь военнопленных, были расстреляны свыше 200 душевнобольных и зарыты в двух ямах[6].
Акцию в Василькове Хэфнер назвал сам. Следствие не располагало информацией об этой акции (о ней не упоминается как в «Донесениях о событиях в СССР», так и в показаниях бывших членов зондеркоманды 4а) и о причастности к ней Хэфнера. Тем самым Хэфнер как бы говорил следствию: он готов сотрудничать, он человек искренний и не собирается ничего утаивать. Другими словами, Хэфнер старался создать себе репутацию порядочного и честного человека и тем самым повлиять на следствие в своих интересах.
[1] Показания Хэфнера на судебном процессе в Дармштадте 30.10.1967 г. // BArch B 162/17909, Bl. 285-288.
[2] BArch B 162/5663, Bl. 170.
[3] См.: «акт о зверствах немецко-фашистских захватчиков в г. Васильков» от 28.11.1943 г. // Киевщина в годы Великой Отечественной войны. 1941-1945. Сборник документов / Под редакцией П.Т. Тронько. - Киев, 1963. – С. 339-340.
[4] IVb – обозначение врача в штатном расписании немецкого штаба.
[5] BArch B 162/1172, Bl. 17.
[6] Киевщина в годы Великой Отечественной войны. – С. 340.
ЗАБЫТЫЕ РАССТРЕЛЫ
Отряд Хэфнера производил «чистку» не только собственно Белой Церкви, но также прилегающих районов – до Василькова на севере и до Ржищева на востоке.
Вероятно, уже 24 августа 1941 г. отряд совершил расстрелы в Фастове. Входивший в отряд Хэфнера в качестве переводчика Йоганнес Матерна вспоминал после войны: «…Фастов я помню, так как я говорил с бургомистром этого города, который был школьным товарищем моего дяди. Это был д-р Селецкий, который сегодня будто бы живет в США. У него я провел первую половину дня, я сидел до полудня с ним и его сыном, который был студентом, и когда я после полудня с обоими вышел на улицу и стал искать команду, я заметил, что вновь что-то происходит с евреями. После того как мы прошли часть дороги, я услышал отдельные выстрелы. Тогда я посоветовал моим сопровождающим, что им лучше пойти домой. Я же пошел дальше в направлении этих выстрелов, и когда я приблизился, я сначала увидел двух священников вермахта, которые за всем наблюдали. Когда я достиг этого места, казнь завершалась. После этого были расстреляны, возможно, 6, возможно, 8 человек. Я видел женщин и мужчин. Расстреливал солдат войск СС, имя которого мне не известно, но о котором я знаю, что он раньше был членом Иностранного легиона. Руководителем этой подкоманды был тогда господин Хэфнер…»[1]. В «Донесении о событиях в СССР» № 80 от 11.9.1941 г. о расстрелах в Фастове сказано следующее: «В Фастове, где ГФП, ортскомендатура и ландесшютцен-батальон прикончили около 30 партизан и 30 евреев, настоящий порядок был установлен лишь тогда, когда ЗК 4а расстреляла одного бывшего террориста и всех евреев в возрасте 12-60 лет, в совокупности 262 человека. Вследствие этого число казненных ЗК 4а до 24.8.41 возросло до 7152 человек»[2].
26 августа 1941 г. были расстреляны все оставшиеся в оккупации евреи в Гребенках (16 км севернее Белой Церкви). 25 августа евреи (37 человек) были собраны в сарае сахарного завода, а на следующий день расстреляны в яме в лесу. «Детей бросали в яму живыми»[3].
28 августа[4] (по другим данным – 9 сентября[5]) 1941 г. были расстреляны 72 еврея в Кагарлыке (28 км восточнее Белой Церкви).
Вероятнее всего именно отряд Хэфнера в конце августа – начале сентября 1941 г. произвел расстрелы евреев также в Узине (19 км восточнее Белой Церкви), Ржищеве (46 км восточнее Белой Церкви), Обухове (48 км северо-восточнее Белой Церкви).
Вероятно, уже 24 августа 1941 г. отряд совершил расстрелы в Фастове. Входивший в отряд Хэфнера в качестве переводчика Йоганнес Матерна вспоминал после войны: «…Фастов я помню, так как я говорил с бургомистром этого города, который был школьным товарищем моего дяди. Это был д-р Селецкий, который сегодня будто бы живет в США. У него я провел первую половину дня, я сидел до полудня с ним и его сыном, который был студентом, и когда я после полудня с обоими вышел на улицу и стал искать команду, я заметил, что вновь что-то происходит с евреями. После того как мы прошли часть дороги, я услышал отдельные выстрелы. Тогда я посоветовал моим сопровождающим, что им лучше пойти домой. Я же пошел дальше в направлении этих выстрелов, и когда я приблизился, я сначала увидел двух священников вермахта, которые за всем наблюдали. Когда я достиг этого места, казнь завершалась. После этого были расстреляны, возможно, 6, возможно, 8 человек. Я видел женщин и мужчин. Расстреливал солдат войск СС, имя которого мне не известно, но о котором я знаю, что он раньше был членом Иностранного легиона. Руководителем этой подкоманды был тогда господин Хэфнер…»[1]. В «Донесении о событиях в СССР» № 80 от 11.9.1941 г. о расстрелах в Фастове сказано следующее: «В Фастове, где ГФП, ортскомендатура и ландесшютцен-батальон прикончили около 30 партизан и 30 евреев, настоящий порядок был установлен лишь тогда, когда ЗК 4а расстреляла одного бывшего террориста и всех евреев в возрасте 12-60 лет, в совокупности 262 человека. Вследствие этого число казненных ЗК 4а до 24.8.41 возросло до 7152 человек»[2].
26 августа 1941 г. были расстреляны все оставшиеся в оккупации евреи в Гребенках (16 км севернее Белой Церкви). 25 августа евреи (37 человек) были собраны в сарае сахарного завода, а на следующий день расстреляны в яме в лесу. «Детей бросали в яму живыми»[3].
28 августа[4] (по другим данным – 9 сентября[5]) 1941 г. были расстреляны 72 еврея в Кагарлыке (28 км восточнее Белой Церкви).
Вероятнее всего именно отряд Хэфнера в конце августа – начале сентября 1941 г. произвел расстрелы евреев также в Узине (19 км восточнее Белой Церкви), Ржищеве (46 км восточнее Белой Церкви), Обухове (48 км северо-восточнее Белой Церкви).
[1] Из показаний 25.4.1966 г. бывшего переводчика в ЗК 4а Йоганнеса Матерны // BArch B 162/19206, Bl. 1337.
[2] BArch B 162/437, Bl. 28
[3] См.: акт представителей воинской части и местных жителей от 2.1.1944 г. // Документы обвиняют. Холокост: свидетельства Красной Армии / Составитель Ф.Д. Свердлов. - Москва, 1996. – С. 45.
[4] См. письмо правления Киевской областной организации Украинского общества охраны памятников истории и культуры от 22.10.1990 г. в Общество еврейской культуры.
[5] Государственный архив Киевской области, фонд 4758, опись 2, дело 45, лист 6.
[1] Из показаний 25.4.1966 г. бывшего переводчика в ЗК 4а Йоганнеса Матерны // BArch B 162/19206, Bl. 1337.
[2] BArch B 162/437, Bl. 28
[3] См.: акт представителей воинской части и местных жителей от 2.1.1944 г. // Документы обвиняют. Холокост: свидетельства Красной Армии / Составитель Ф.Д. Свердлов. - Москва, 1996. – С. 45.
[4] См. письмо правления Киевской областной организации Украинского общества охраны памятников истории и культуры от 22.10.1990 г. в Общество еврейской культуры.
[5] Государственный архив Киевской области, фонд 4758, опись 2, дело 45, лист 6.
БАБИЙ ЯР
«19.9. я должен был явиться в штаб 29-го корпуса в Василькове. Но, насколько я помню, я поехал в Фастов. Я там доложил о себе и получил задание находиться близ 29-го корпуса. Там я узнал, что Киев еще должен ждать 2-3 дня. 19-го я с Янссеном отъехал, так как мы хотели увидеть настоящий фронт. Мы заехали на ничейную землю, но были отогнаны и на следующий день вновь поехали туда. 18.9. состоялось совещание в командном автобусе. Присутствовали Обстфельдер[1], Эберхардт[2] и все офицеры этой зондеркоманды. На совещании было объявлено, что Киев, вероятно, будет взят в первой половине дня 19.9., но команда может въехать только 20.9. 19.9. Янссен и я уехали. Мы беспрепятственно добрались до Киева. Центр города полностью сохранился. Только на окраине города были выявлены 8-10 небольших пожаров. Мы осмотрели город, а также здание, которое было нам предназначено. Вечером мы поехали назад в наше подразделение. На следующее утро пришел окончательный приказ, что мы должны вступить в Киев. Мы вступили с усиленным взводом войск СС. В этот день, 20.9., во второй половине дня произошел взрыв. Затем было так, что каждые полчаса где-нибудь взлетало в воздух здание и всюду грохотало. Я распорядился, чтобы все было тщательно обыскано в поисках мин и бомб. В связи с этим я также увидел двор, который упомянул Янссен. На стене были видны следы от пуль. Земля была совсем недавно зацементирована, и имелся водосток. Затем во второй половине дня взлетела в воздух комендатура. Подробности в этой связи я уже не помню. Этот взрыв положил начало большому пожару в Киеве. Я вспоминаю, что на следующий день в Киев прибыл полк пожарной охраны. Все это происходило между 20 и 29 сентября. Я проанализировал даты и притом потому, что взрыв комендатуры мне запомнился 23.9. Теперь я должен этот решающий день отнести на день вперед [т. е. на 24.9.], иначе перерасчет вообще не выходит. После этого взрыва я отправился в город, чтобы увидеть происходящее. Для каждого было непонятно, как могли возникнуть такие пожары. Когда я так стоял и глядел, на другом конце улицы поднялся сильный крик. В 50-70 метрах от меня стояли солдаты. Мимо была проведена группа людей. Они выглядели как пленные штатские. Я пошел и увидел на улице в направлении городской комендатуры большую толпу. Я расспросил и мне сказали, что эта группа из 50-60 человек, в основном евреев, были теми, кто поджигал дома. Я сказал Янссену: «Ади, мы идем в наше ведомство», так как к нам подходили, во-первых, с этими поджигателям и, кроме того, так как наше место расквартирования было не очень далеко. Спустя 20-25 минут мы пришли на наше место расквартирования. Там для меня лежало сообщение, что я должен немедленно явиться к городскому коменданту. Я явился. Меня отвели в комнату, в которой были 3 офицера и притом один генерал-майор (для меня было ясно, что это был Эберхардт), один обер-лейтенант и еще один офицер. Эберхардт сразу заговорил со мной и сообщил, что 60 евреев схвачены как поджигатели. Они были доставлены к нему и по его приказу сейчас будут повешены. Он сказал, Киев большей частью разрушен пожарами, должно быть спасено, что может быть спасено; если ему это не удастся, то он будет привлечен к ответственности. Он сказал, он вынужден принять строгие превентивные меры и меры возмездия. Он спросил, уполномочен ли я произвести расстрел евреев. После истории с Белой Церковью мне ничего не оставалось, как утвердительно ответить. Это был бы третий раз, когда я должен был отказаться. Затем он меня спросил, сколько евреев в Киеве. Я сказал, что это мне совершенно неизвестно и назвал в прикидку цифру в 5000. Теперь он мне приказал, чтобы я со своей командой расстрелял всех евреев Киева. Я сказал: «Господин генерал-майор, я это не в состоянии сделать уже по техническим причинам». Он сказал, у меня будет 2 пехотных батальона и я должен выполнить его приказ. Он сказал далее, что я должен выполнить все, что с этим связано – согнать евреев, выкопать могилы, произвести оцепление, достать боеприпасы и пр. Я вновь указал ему на то, что я технически не в состоянии выполнить его приказ и предложил ему немедленно информировать об этом фюрера команды Блобеля. Эберхардт пригрозил мне, что за отказ выполнить приказ он немедленно предаст меня военно-полевому суду и велит расстрелять, если я не выполню его приказ. Я еще раз пояснил ему, что я действительно не в состоянии технически это сделать, но я хочу информировать Блобеля, чтобы он со своей командой немедленно прибыл в Киев. Затем он меня уполномочил информировать Блобеля. Я говорил об этом с Янссеном. Нам было ясно, что д-р Раш и Екельн сразу прибудут в Киев и тогда судьба евреев будет предрешена. Из простого расчета выходило, что мы должны считаться с нашим отзывом, и если нам удастся всю историю затянуть еще на 2-3 дня, то мы выйдем из этого дела. Мы Блобеля не информировали. На следующий день я был вызван к Эбехардту. Я сказал ему, что я не смог связаться с Блобелем. Но это не соответствовало фактам, так как я даже не пытался с ним связаться. Тогда он предложил мне 60 000 патронов. Я вновь сказал, что ничего не выйдет. Я отказывался и защищался. Я обратил его внимание на мою задачу и под конец сказал ему, что если я предстану перед военно-полевым судом, то я сделаю его ответственным за то, что происходит со зданиями. Тогда он отступил и сказал, что я должен немедленно поехать в Житомир и информировать Блобеля. Я уже не знаю, поехал ли я в тот же день или на следующее утро. Я поехал в Житомир и нашел Блобеля в состоянии опьянения. На голове у него была огромная повязка. Были трудности взаимопонимания при передаче приказа Эберхардта. Он сказал, я должен вернуться в Киев и информировать Эберхардта о том, что он в Житомире занят одним расстрелом и будет в Киеве не ранее чем через 2-3 дня. Тем временем я узнал, что Блобель 2-3 дня назад так напился, что упал и на голове должен быть наложен шов. Поэтому у него была повязка на лбу. Несомненно, он не хотел появляться в Киеве с повязкой. Это он мне подтвердил в 1947 г. в Нюрнберге. 26.9. я сообщил Эберхардту, что Блобель из-за расстрела еще будет находиться в Житомире и сможет прибыть в Киев через 1-2 дня. Затем я получил приказ немедленно уведомить Екельна и д-ра Раша. Я сказал, что я это сделать не в состоянии, так как я не знаю, где эти господа находятся в настоящий момент. Он приказал мне тогда, что когда эти господа прибудут в Киев, я должен немедленно его уведомить. У меня была свобода действий. Я мог бы без труда связаться с высшим фюрером СС и полиции – в этом не было никакой проблемы. После некоторой реорганизации было бы также просто произвести расстрел евреев. Я мог бы собрать 40-45 человек. Многие другие расстрелы были произведены с меньшим количеством людей. Если бы я захотел, я бы в этот день получил 40-45 человек и смог бы произвести расстрел евреев. Я этого не сделал, так как я считал это абсолютно несправедливым. Я был против того, чтобы казнить так много невиновных людей.
На следующий день прибыл Екельн. О нем мне сообщил связной войск СС. Вскоре ко мне пришел д-р Раш и я сказал, что Эберхардт желает, чтобы он его немедленно нашел. Затем я занимался своими собственными делами. Вечером прибыла передовая команда, это могло быть около 5 или 6 часов. Я немедленно позвал Каллсена, Ханса и Янссена и информировал их о происходящем - что было запланировано и что в принудительном порядке должно произойти, а именно расстрел евреев. Я сказал, мы должны найти другой путь, чтобы ЗК 4а и офицеров руководящей службы не впутать в это дело. Я хотел попытаться уговорить Блобеля, чтобы он с командой немедленно убыл дальше и притом к штабу 6-й армии. В то время штаб находился в 60-100 км севернее Киева. Я сказал моим товарищам, что если нам удастся отсюда убраться, то я хочу попытаться так запутать следы, чтобы они нас искали со связным и не смогли найти. Янссен сказал: «Но если это провалится и если обнаружится, что ты все это организовал, то тебя возьмут за шиворот». Я сказал: «Мы попробуем». Я должен был переговорить с Блобелем, он был контактным в эти дни, так как не был пьян. Итак, я пошел к Блобелю и изложил ему дело. Он колебался. В то время как мы не могли объединиться, я сказал Блобелю: «Вы что же добиваетесь того, чтобы в Киеве расстрелять евреев?» Он посмотрел на меня удивленно и сказал: «Хорошо, мы едем». Я хотел, чтобы Блобель вслед за этим сказал: «Немедленно садимся и уезжаем». Но он это не сделал. Около 7 или в полвосьмого у него появилась идеяашаРаша
сообщить Рашу об отъезде. Это было понятно, но мне также стало ясно, что с нашим планом ничего не выйдет. Когда Блобель через некоторое время вернулся, я по его лицу заметил, что дело пошло вкривь и вкось. Он отчитал меня и приказал всем оставаться на местах. Мы остались. На следующий день я был занят внутренними делами. Блобель утром уехал на совещание. На следующее утро, 29 сентября, состоялось объявление приказа офицерам. Нам было сообщено, что батальон полиции порядка и вся ЗК 4а, включая роту Графхорста, должны произвести расстрелы евреев Киева. Один офицер был назначен на пункт сбора имущества. Я получил приказ сначала идти к яме. Имена я уже назвать не могу. Я был до некоторой степени ошеломлен тем, что я тогда был единственным, кто был для этого назначен. Затем я узнал, что уже было построение, и все уехали. Подробностей я не знаю. Затем мы прибыли в эту местность, к оврагу Бабий Яр. Он находился северо-западнее Киева. Я не помню, чтобы севернее этого места расстрела находились дома. Я припоминаю, что по дороге мы видели большое количество евреев, которые двигались в этом направлении. Это была большая территория, на одной стороне - небольшие садовые участки, она была слегка холмистой. Случайно я также узнал, что должны быть созданы пункт регистрации и пункт сбора имущества. Когда я прибыл, там уже были охранная полиция и команда. Вокруг ходило много людей. Блобель давал указания. Блобель сказал, я должен идти с ним. Между нами произошел спор. Я защищался, так как я должен был идти на расстрел. Он сказал, вот впереди овраг, слева должны стрелять шупо, справа – СС. Я сказал, что знаю совершенно точно, что войска СС действуют по своему усмотрению и Графхорст сделает дело, но он прямо запретил вмешиваться в его действия. Он приказал мне, что я должен действовать, но не должен показываться у полицейского батальона. Днем раньше возникли неприятности: 2 полицейских офицера заявили, что из-за пары евреев ЗК 4а не нуждается в усилении. Но Екельн сказал, что ЗК 4а должна быть усилена. Чтобы не допустить в этом отношении никаких неприятностей, я не должен показываться. Блобель еще мне сказал: «Вы и так были обойдены расстрелами, из-за Вас у меня вчера были неприятности и теперь в качестве наказания - действуйте». Я пошел вперед. Евреи шли несколькими рядами. Они должны были сдавать свой багаж, а некоторые из них – и верхнюю одежду. В яме 3, 4 и даже 5 евреев свободно ложились друг возле друга[3]. Справа и слева стояли шупо. Это было внутреннее оцепление[4], шло, возможно, до так называемого оврага Бабий Яр. Понятие овраг Бабий Яр тогда мне не было известно. Первый раз я об этом услышал в Нюрнберге. Примерно в 100 метрах перед оврагом стояли примерно 2-3 полицейских в качестве своего рода регулировщиков. Часть евреев шла в направлении шупо, другие – в направлении войск СС. Я встретил Графхорста и еще одного офицера его роты. Расстрел уже начался. Я наблюдал за ним. Относительно самого оврага я могу сказать, что он был чем-то вроде глиняного карьера, примерно 300-350 метров длиной, имел уклон, скос был разным. Я не помню ни бокового оврага, ни деревянного моста.
У войск СС был участок примерно 30 метров длиной. Графхорст рассказал мне, что евреи должны ложиться на дно вплотную друг к другу. Друг возле друга ложились примерно 4-6 евреев. Так они ложились до тех пор, пока не было заполнено все дно. Затем то же самое начиналось снова. Другие должны были ложиться на уже мертвых евреев. В течение двух дней могло образоваться 6-7 слоев. Сначала войска СС производили расстрел двумя расстрельными отрядами. Вся акция была названа «акцией по выстрелу в затылок». В действительности это было не так. То, как расстреливали солдаты войск СС, не подпадало под «выстрел в затылок». Я все это наблюдал некоторое время и шатался наверху на плато. Что мне было еще делать, если там был Графхорст? Затем я пошел в направлении шупо, чтобы посмотреть, что они там делают. Когда я подошел, я увидел, что там имеется 8-10 расстрельных отрядов. За поворотом должны были быть еще 2-3 расстрельных отряда, но я их видеть не мог. Я сразу же ушел и находился и дальше наверху на плато. В середине дня пришел Блобель и сказал, что войска СС и я будем сменены ЗК 4а. Я мог поехать на обед на место расквартирования и должен был вновь появиться, когда снова прибудут войска СС. Примерно полтретьего мы вновь были на передовом сборном пункте. Нас вновь сменили, и с наступлением темноты дело было прекращено. Мы отправились на место расквартирования, и я больше ничем не интересовался. С меня было достаточно. На следующее утро вновь было то же самое. Я вновь должен был поехать. От войск СС пришли 12-15 человек. От них стрелял только один расстрельный отряд. В середине дня была такая же смена. Графхорста в середине дня уже не было. Я услышал, что он в этот день поехал в Берлин, чтобы попытаться отозвать свою роту. Неожиданно меня сзади окликнули моим званием. Я повернулся и увидел бригадефюрера Раша и уйму офицеров. Я увидел, как он там наверху стоит белый как мел и смотрит вниз в эту долину бедствия. Я обратился к нему и сказал: «Господин бригадефюрер, внизу это выглядит так, как было приказано сверху – ручеек крови». Он мне приказал взять пистолет, спрыгнуть вниз и произвести добивание. Что я должен был делать? Я велел дать мне пистолет и спрыгнул вниз. Я сделал, вероятно, пару выстрелов на добивание. Раш удалился, и я вернул автомат. Я выбрался из ямы и через площадь пошел назад. Я отошел метров на 150-200, как тут пришел полковник шупо Франц[5]. Он был один, я так же. Я сказал ему: «Господин полковник, скажите-ка, вам приходилось когда-нибудь расстреливать до 10000 человек?» Он с ужасом посмотрел на меня. Тем временем он, должно быть, вспомнил, что мы знакомы. Он сказал: «До сих пор я произвел только один расстрел, и это были 9500». Этот человек был очень подавлен, было ясно. Он отсалютовал и мы распрощались. Когда я вернулся на место расквартирования, мне было сообщено, что мы на следующий день должны убыть на родину. Вечером мы вместе выпили, возможно, 2-3 бутылки. О попойке не могло быть и речи, к тому же у нас пропала всякая радость. На следующий день мы на русском автобусе поехали назад. По дороге мы подобрали Ханса. Я в этот же вечер поехал из Ровно и Киев и сообщил Блобелю, что автобус сломался и нам нужна другая машина. Блобель вновь был со странностями. Машины он мне не дал. На следующий день я вновь пошел к нему. В его ведомстве я его не застал. Мне сказали, что он уже ушел. Я уехал и тут я в первый раз осознанно посмотрел на эту гору одежды. Я спросил: «И сколько же у вас уже тут?». Мне ответили, что насчитали уже 35000. Затем я еще увидел, как подъехали старые дрожки. Извозчикам хорошо платили. Они грузили старых и больных евреев, у которых не было сил и которые не могли явиться на сборный пункт. Они были также расстреляны. Там еще были те, кто это делал. Я нашел Блобеля, получил грузовик и отъехал. Я уехал не задерживаясь. Янссен и я попеременно вели машину, мы ехали через Варшаву, Франкфурт/Одер в Берлин. Каллсен сказал, что мы в Берлин прибыли 4 октября…»[6].
На следующий день прибыл Екельн. О нем мне сообщил связной войск СС. Вскоре ко мне пришел д-р Раш и я сказал, что Эберхардт желает, чтобы он его немедленно нашел. Затем я занимался своими собственными делами. Вечером прибыла передовая команда, это могло быть около 5 или 6 часов. Я немедленно позвал Каллсена, Ханса и Янссена и информировал их о происходящем - что было запланировано и что в принудительном порядке должно произойти, а именно расстрел евреев. Я сказал, мы должны найти другой путь, чтобы ЗК 4а и офицеров руководящей службы не впутать в это дело. Я хотел попытаться уговорить Блобеля, чтобы он с командой немедленно убыл дальше и притом к штабу 6-й армии. В то время штаб находился в 60-100 км севернее Киева. Я сказал моим товарищам, что если нам удастся отсюда убраться, то я хочу попытаться так запутать следы, чтобы они нас искали со связным и не смогли найти. Янссен сказал: «Но если это провалится и если обнаружится, что ты все это организовал, то тебя возьмут за шиворот». Я сказал: «Мы попробуем». Я должен был переговорить с Блобелем, он был контактным в эти дни, так как не был пьян. Итак, я пошел к Блобелю и изложил ему дело. Он колебался. В то время как мы не могли объединиться, я сказал Блобелю: «Вы что же добиваетесь того, чтобы в Киеве расстрелять евреев?» Он посмотрел на меня удивленно и сказал: «Хорошо, мы едем». Я хотел, чтобы Блобель вслед за этим сказал: «Немедленно садимся и уезжаем». Но он это не сделал. Около 7 или в полвосьмого у него появилась идеяашаРаша
сообщить Рашу об отъезде. Это было понятно, но мне также стало ясно, что с нашим планом ничего не выйдет. Когда Блобель через некоторое время вернулся, я по его лицу заметил, что дело пошло вкривь и вкось. Он отчитал меня и приказал всем оставаться на местах. Мы остались. На следующий день я был занят внутренними делами. Блобель утром уехал на совещание. На следующее утро, 29 сентября, состоялось объявление приказа офицерам. Нам было сообщено, что батальон полиции порядка и вся ЗК 4а, включая роту Графхорста, должны произвести расстрелы евреев Киева. Один офицер был назначен на пункт сбора имущества. Я получил приказ сначала идти к яме. Имена я уже назвать не могу. Я был до некоторой степени ошеломлен тем, что я тогда был единственным, кто был для этого назначен. Затем я узнал, что уже было построение, и все уехали. Подробностей я не знаю. Затем мы прибыли в эту местность, к оврагу Бабий Яр. Он находился северо-западнее Киева. Я не помню, чтобы севернее этого места расстрела находились дома. Я припоминаю, что по дороге мы видели большое количество евреев, которые двигались в этом направлении. Это была большая территория, на одной стороне - небольшие садовые участки, она была слегка холмистой. Случайно я также узнал, что должны быть созданы пункт регистрации и пункт сбора имущества. Когда я прибыл, там уже были охранная полиция и команда. Вокруг ходило много людей. Блобель давал указания. Блобель сказал, я должен идти с ним. Между нами произошел спор. Я защищался, так как я должен был идти на расстрел. Он сказал, вот впереди овраг, слева должны стрелять шупо, справа – СС. Я сказал, что знаю совершенно точно, что войска СС действуют по своему усмотрению и Графхорст сделает дело, но он прямо запретил вмешиваться в его действия. Он приказал мне, что я должен действовать, но не должен показываться у полицейского батальона. Днем раньше возникли неприятности: 2 полицейских офицера заявили, что из-за пары евреев ЗК 4а не нуждается в усилении. Но Екельн сказал, что ЗК 4а должна быть усилена. Чтобы не допустить в этом отношении никаких неприятностей, я не должен показываться. Блобель еще мне сказал: «Вы и так были обойдены расстрелами, из-за Вас у меня вчера были неприятности и теперь в качестве наказания - действуйте». Я пошел вперед. Евреи шли несколькими рядами. Они должны были сдавать свой багаж, а некоторые из них – и верхнюю одежду. В яме 3, 4 и даже 5 евреев свободно ложились друг возле друга[3]. Справа и слева стояли шупо. Это было внутреннее оцепление[4], шло, возможно, до так называемого оврага Бабий Яр. Понятие овраг Бабий Яр тогда мне не было известно. Первый раз я об этом услышал в Нюрнберге. Примерно в 100 метрах перед оврагом стояли примерно 2-3 полицейских в качестве своего рода регулировщиков. Часть евреев шла в направлении шупо, другие – в направлении войск СС. Я встретил Графхорста и еще одного офицера его роты. Расстрел уже начался. Я наблюдал за ним. Относительно самого оврага я могу сказать, что он был чем-то вроде глиняного карьера, примерно 300-350 метров длиной, имел уклон, скос был разным. Я не помню ни бокового оврага, ни деревянного моста.
У войск СС был участок примерно 30 метров длиной. Графхорст рассказал мне, что евреи должны ложиться на дно вплотную друг к другу. Друг возле друга ложились примерно 4-6 евреев. Так они ложились до тех пор, пока не было заполнено все дно. Затем то же самое начиналось снова. Другие должны были ложиться на уже мертвых евреев. В течение двух дней могло образоваться 6-7 слоев. Сначала войска СС производили расстрел двумя расстрельными отрядами. Вся акция была названа «акцией по выстрелу в затылок». В действительности это было не так. То, как расстреливали солдаты войск СС, не подпадало под «выстрел в затылок». Я все это наблюдал некоторое время и шатался наверху на плато. Что мне было еще делать, если там был Графхорст? Затем я пошел в направлении шупо, чтобы посмотреть, что они там делают. Когда я подошел, я увидел, что там имеется 8-10 расстрельных отрядов. За поворотом должны были быть еще 2-3 расстрельных отряда, но я их видеть не мог. Я сразу же ушел и находился и дальше наверху на плато. В середине дня пришел Блобель и сказал, что войска СС и я будем сменены ЗК 4а. Я мог поехать на обед на место расквартирования и должен был вновь появиться, когда снова прибудут войска СС. Примерно полтретьего мы вновь были на передовом сборном пункте. Нас вновь сменили, и с наступлением темноты дело было прекращено. Мы отправились на место расквартирования, и я больше ничем не интересовался. С меня было достаточно. На следующее утро вновь было то же самое. Я вновь должен был поехать. От войск СС пришли 12-15 человек. От них стрелял только один расстрельный отряд. В середине дня была такая же смена. Графхорста в середине дня уже не было. Я услышал, что он в этот день поехал в Берлин, чтобы попытаться отозвать свою роту. Неожиданно меня сзади окликнули моим званием. Я повернулся и увидел бригадефюрера Раша и уйму офицеров. Я увидел, как он там наверху стоит белый как мел и смотрит вниз в эту долину бедствия. Я обратился к нему и сказал: «Господин бригадефюрер, внизу это выглядит так, как было приказано сверху – ручеек крови». Он мне приказал взять пистолет, спрыгнуть вниз и произвести добивание. Что я должен был делать? Я велел дать мне пистолет и спрыгнул вниз. Я сделал, вероятно, пару выстрелов на добивание. Раш удалился, и я вернул автомат. Я выбрался из ямы и через площадь пошел назад. Я отошел метров на 150-200, как тут пришел полковник шупо Франц[5]. Он был один, я так же. Я сказал ему: «Господин полковник, скажите-ка, вам приходилось когда-нибудь расстреливать до 10000 человек?» Он с ужасом посмотрел на меня. Тем временем он, должно быть, вспомнил, что мы знакомы. Он сказал: «До сих пор я произвел только один расстрел, и это были 9500». Этот человек был очень подавлен, было ясно. Он отсалютовал и мы распрощались. Когда я вернулся на место расквартирования, мне было сообщено, что мы на следующий день должны убыть на родину. Вечером мы вместе выпили, возможно, 2-3 бутылки. О попойке не могло быть и речи, к тому же у нас пропала всякая радость. На следующий день мы на русском автобусе поехали назад. По дороге мы подобрали Ханса. Я в этот же вечер поехал из Ровно и Киев и сообщил Блобелю, что автобус сломался и нам нужна другая машина. Блобель вновь был со странностями. Машины он мне не дал. На следующий день я вновь пошел к нему. В его ведомстве я его не застал. Мне сказали, что он уже ушел. Я уехал и тут я в первый раз осознанно посмотрел на эту гору одежды. Я спросил: «И сколько же у вас уже тут?». Мне ответили, что насчитали уже 35000. Затем я еще увидел, как подъехали старые дрожки. Извозчикам хорошо платили. Они грузили старых и больных евреев, у которых не было сил и которые не могли явиться на сборный пункт. Они были также расстреляны. Там еще были те, кто это делал. Я нашел Блобеля, получил грузовик и отъехал. Я уехал не задерживаясь. Янссен и я попеременно вели машину, мы ехали через Варшаву, Франкфурт/Одер в Берлин. Каллсен сказал, что мы в Берлин прибыли 4 октября…»[6].
ОТСТУПЛЕНИЕ ОДИННАДЦАТОЕ
В рассказе Хэфнера о событиях в Киеве имеется ряд неточностей. Так, Блобель был в Киеве уже 21 и 22 сентября. Поэтому представляется сомнительным утверждение Хэфнера, что Блобель долго не хотел приезжать в Киев из-за того, что расшиб голову в состоянии опьянения. Окончательно Блобель прибыл в Киев с главной командой зондеркоманды 4а 25 сентября. В этот же день в Киев прибыли штаб оперативной группы С и из Бердичева - часть штаба «высшего фюрера СС и полиции Россия-Юг» обергруппенфюрера СС Фридриха Екельна[7].
Отряд Хэфнера в Киеве отнюдь не бездельничал, как это изображает Хэфнер. В «Донесении о событиях в СССР» № 97 от 28.9.1941 г. деятельность полиции безопасности в первые дни оккупации Киева излагается следующим образом: «В ходе первой акции 1600 арестов, приняты меры по захвату всего еврейства, предусмотрена казнь по меньшей мере 50 000 евреев. Вермахт приветствует меры и просит о радикальных действиях. Городской комендант ходатайствует о публичной казни 20 евреев. Арестовано большое количество чиновников НКВД, политкомиссаров, партизанских руководителей и партизан. Сегодня утром захвачены вражеские листовки. Установлена связь с вермахтом и властями. Активное участие в формировании городской администрации. Внедрены осведомители»[8].
Не выдерживает никакой критики и утверждение Хэфнера о том, что он составил заговор с целью не допустить участия команды в расстрелах киевских евреев и вовлек в этот заговор офицеров команды Каллсена, Ханса и Янссена. Последние в своих показаниях на предварительном следствии и в ходе судебного процесса ни прямо, ни косвенно не упомянули о таком заговоре. Более того, Каллсена в конце сентября в Киеве вообще не было: он как офицер связи находился при штабе 6-й армии[9]; приехал в Киев вечером 30 сентября, а уже утром 1 октября со всеми уехал в Берлин[10]. Ханс приехал в Киев из Радомышля вечером 28 сентября, сумел, по его словам, воспользовавшись неразберихой, увильнуть от участия в расстрелах 29 сентября, а утром 30 сентября снова уехал в Радомышль[11]. Янссен хотя и находился в Киеве с 19 сентября, но тоже, по всей видимости, к расстрелам не был причастен. Согласно его показаниям на судебном процессе в Дармштадте, вечером 29 сентября в месте расквартирования Хэфнер жаловался на то, что только его одного из всех офицеров Блобель назначил непосредственно участвовать в расстрелах[12]. Не припомнит Янссен и разговоров о том, как бы избежать участия в расстрелах евреев Киева. Что касается намерения побудить Блобеля немедленно покинуть Киев, то Янссен в ходе предварительного следствия на соответствующий вопрос ответил так: «Я не могу сказать, что этой беседы не было и не могу сказать, что она была»[13].
Не вызывают доверия и слова Хэфнера о его препирательствах с комендантом Киева Эберхардом. По словам Янссена Эберхард не вызывал к себе Хефнера. Он и Хэфнер встретили Эберхардта случайно у взорванной комендатуры. Расстрелять евреев Киева потребовал также не Эберхард, а командир 29-го армейского корпуса Обстфельдер («24.9. вновь было сильное сотрясение. Хэфнер как раз был в месте расквартирования, и мы поехали посмотреть, что произошло. Нам навстречу шли раненые штатские. Мы установили, что на этот раз это было здание городской комендатуры. Вокруг лежало много мертвых. Я еще припоминаю, что нам навстречу шел генерал-майор Эберхардт без головного убора и без портупеи. Когда Хэфнер и я стояли там с Эберхардтом, я услышал, что пришел генерал, который был непосредственным начальником Эберхардта. Первым вопросом генерала Обстфельдера было: «Господа, когда здесь будут расстреляны евреи?» Мы сказали, что ничего не знаем. На это генерал Обстфельдер: «Позаботьтесь о том, чтобы расстрелять евреев». Мы уклонились – у нас маленькая команда и мы не в состоянии это сделать. На это он сказал: «У вас же здесь есть охранная полиция и пр.» Я отдал честь и с Хэфнером ушел. Мы не хотели иметь такое задание…»[14]).
[1] Генерал пехоты Ганс фон Обстфельдер (1896-1976) был командиром 29-го армейского корпуса.
[2] Генерал-майор Курт Эберхард (1874-1947) был начальником фельдкомендатуры 195 и с 24.9.1941 г. - городским комендантом Киева (сменил генерал-лейтенанта фон Путткаммера); покончил жизнь самоубийством 8.9.1947 г. в американском плену.
[3] В оригинале «друг на друга».
[4] В оригинале «соглашение».
[5] Полковник полиции Герман Франц был командиром полицейского полка «Юг» до конца августа 1941 г., когда он передал руководство полком подполковнику полиции Рене Розенбауэру. Таким образом, Франц не мог быть в Киеве в конце сентября 1941 г., в Киеве был Розенбауэр.
[6] Показания Хэфнера на судебном процессе в Дармштадте 7.11.1967 г. // BArch B 162/17909, Bl. 388-398.
[7] См. подробно: Круглов А. Трагедия Бабьего Яра в немецких документах / A. Круглов. – Днепропетровск : Ткума, 2011.
[8] BArch B 162/439, Bl. 437
[9] Штаб 6-й армии 18.9.1941 г. переехал из Иванкова в Козелец.
[10] Показания Куно Каллсена на судебном процессе в Дармштадте 6.11.1967 г. // BArch B 162/17909, Bl. 350-351.
[11] Показания Курта Ханса на судебном процессе в Дармштадте 7.11.1967 г. // BArch B 162/17909, Bl. 374-376. По словам Ханса он даже будто бы увез с Бабьего Яра в Киев двух евреек – мать и дочь.
[12] Показания Адольфа Янссена на судебном процессе в Дармштадте 7.11.1967 г. // BArch B 162/17909, Bl. 384-385.
[13] См.: показания Адольфа Янссена 24.6.1965 г. // BArch B 162/5653, Bl. 3177.
[14] Показания Адольфа Янссена на судебном процессе в Дармштадте 7.11.1967 г. // BArch B 162/17909, Bl. 380-381. В протоколе вместо «24.9.» ошибочно стоит «22.9.».
КРИМИНАЛ-КОМИССАР В ГЕСТАПО
«Из Киева мы, по моему мнению, прибыли в Берлин 4 или 5.10.1941 г. Я был вместе с Каллсеном, Хансом и Янссеном. Мы приехали на одной легковой и одной грузовой машинах. В Берлине учеба была продолжена. В августе 1942 г. у меня случилось нервное расстройство. Я седьмой раз обратился с просьбой направить меня на фронт. Мне было заявлено, что если я еще раз попытаюсь это сделать, я попаду в концлагерь. После примерно 2/3 курсов для руководящей службы я был отчислен с курсов. После этого я сдал экзамен на криминал-комиссара и был переведен в уголовную полицию в Инсбрук. Там я заявил руководителю ведомства, что я был в гестапо и как у криминального чиновника у меня опыта мало. Тогда я получил 2 месяца для ознакомления с работой. Затем мне был поручен один реферат, и уже в первые 8 дней у меня произошли тяжелейшие споры с гаулейтером, а также с моим шефом, так как я не хотел выполнять предписанные мероприятия. Я был затем переведен, так как я потребовал, чтобы против крейслейтера, который изнасиловал женщину, был начато расследование. Я в качестве наказания был переведен в Брегенц, где нес обычную службу. Там у меня произошел еще один спор с начальником. Я протестовал против того, чтобы 200 пленных французов в бесчеловечных условиях использовались на строительстве
плотины в Сильвретта. В связи с этими обстоятельствами я обратился к гаулейтеру. Это привело к моему переводу в качестве наказания в Россию»[1].
«…В Брегенце я был в комиссариате пограничной полиции. Затем я был возвращен в гестапо Инсбрук, нес там службу в июле 1943 г., в августе я был в отпуске и был затем переведен в Россию к BdS [начальнику полиции безопасности] Киев. Он распределил меня в оперативную команду 11б. Оттуда я был придан [11-му] полицейскому полку [в Дубно]. Я приступил к службе 9 сентября 1943 г […] Это было распоряжение соответствующего высшего фюрера СС и полиции. Подразделениям, которые участвовали в борьбе с бандами, должны были быть приданы чиновники для производства допросов. Я должен был сменить одного другого комиссара. Там были 4 или 6 чиновников для производства допросов […] Все, которые были откомандированы из 11б, находились в моем подчинении. |
Люди были распределены по отдельным батальонам, я сам был при штабе полка […] Я лично никого не допрашивал. Батальоны присылали результаты допросов, и я исполнял обязанности Ic [начальника разведотдела]. Я указывал моим чиновникам, что в тот момент было важным. Кроме того, я выступал с полковым резервом, это были тяжелые походы […] 21 или 22 сентября 1943 г. я был ранен и, таким образом, находился в этом полку только 12 или 13 дней. Затем я 4 недели лежал в госпитале в Дубно. Тем временем оперативная команда 11б была переведена в Брест-Литовск и была там собрана с целью роспуска. После пребывания в госпитале я затем поехал на 14 дней в отпуск в Линдау и вновь прибыл в Брест-Литовск между 5 и 10 ноября 1943 г. Оттуда эта команда 15 ноября была переведена в Варшаву для роспуска. Часть офицеров осталась в Варшаве как офицерский резерв РСХА […] Мы несколько раз были у KdS [командира полиции безопасности], там нам показывали различные документы, но службу мы не исполняли. KdS это надоело. Он сделал запрос у BdS относительно нашего использования. Я должен был пойти к KdS Люблин. Когда я откреплялся, мне было сказано, что я переведен не в Люблин, а к BdS Афины, Греция. Туда я и поехал. 14 декабря 1943 г. я туда прибыл […] Там я был до 15 апреля 1944 г., при BdS в Афинах. Затем я был в отпуске, примерно 15 мая 1944 г. вернулся в Афины и был назначен руководителем отделения в Патрасе. На эту должность я заступил 20 мая и был там примерно до конца августа – начала сентября. В это время я со своим ведомством вернулся в Афины, затем поехал в Вену. Туда команда прибыла в первой трети октября. Ведомство было реорганизовано и стало называться командой особого назначения 19, 20 или 21. Эта команда была предоставлена в распоряжение KdS Вена и им была распределена по всем возможным рефератам. Я как фюрер команды полиции безопасности был назначен на строительство юго-восточного вала. Там я оставался примерно до 7 или 8 апреля 1945 г. Затем несколько дней я был в Кремсе, затем я был назначен фюрером одной команды при 6-й танковой армии СС. 6-я танковая армия СС стояла на участке от Дуная до Земмеринга. Моя задача на этом участке состояла в устранении опасностей для HKL [главной боевой линии] – имелись в виду дезертиры и акты саботажа (борьба с бандами). Кроме того, я должен был выполнять задачи по сбору информации. При капитуляции я с моей командой попал в американский плен»[2].
ОТСТУПЛЕНИЕ ДВЕНАДЦАТОЕ
Бывший криминал-рат Гельмут Хюбнер после войны показал, что Хэфнер был переведен в Брегенц по распоряжению гаулейтера Хофера за то, что не проявлял необходимой строгости при расследовании так называемых «дел о вероломстве».
В Афинах в ведомстве начальника полиции безопасности Хэфнер возглавлял отдел «по борьбе с бандами». Задача отдела состояла в том, чтобы с помощью агентов и допросов пленных собирать информацию о партизанах – дислокации, численности, вооружении и т.п. В начале февраля 1944 г. к нему доставили трех плененных 18-м полицейским полком англичан – членов «коммандос», и хотя они на основании соответствующего приказа должны были быть после допроса расстреляны, он с помощью своего шефа штандартенфюрера СС д-ра Блуме будто бы поместил их в лагерь военнопленных[3]. Хэфнер также будто бы пресекал жестокое обращение с пленными со стороны своих подчиненных[4]. Однако подтверждения этой «мягкотелости» Хэфнера мы не нашли.
С другой стороны, один бывший сослуживец Хэфнера, Альберт Кольб, рассказывая о поведении Хэфнера зимой 1944/45 гг. на строительстве юго-восточного вала в районе Нижнего Дуная, засвидетельствовал, что Хэфнер заботился о сносном размещении и снабжении еврейских рабочих и в связи с этим препятствовал спекуляциям продовольствием со стороны политических руководителей[5]. Сам Хэфнер об этих фактах, которые говорят в его пользу, не упомянул ни на одном из допросов
[1] Показания Хэфнера на судебном процессе в Дармштадте 2.10.1967 г. // BArch B 162/17908, Bl. 21.
[2] См.: протокол допроса Хэфнера 12.1.1948 г. // BArch B 162/1055, Bl. 1811-1814.
[3] См. заявление под присягой Августа Хэфнера от 12.1.1948 г. (NARA M 895 roll 22).
[4] См. заявление под присягой Августа Хэфнера от 17.12.1947 г. (NARA M 895 roll 22).
[5] BArch B 162/17918, Bl. 2463.
[2] См.: протокол допроса Хэфнера 12.1.1948 г. // BArch B 162/1055, Bl. 1811-1814.
[3] См. заявление под присягой Августа Хэфнера от 12.1.1948 г. (NARA M 895 roll 22).
[4] См. заявление под присягой Августа Хэфнера от 17.12.1947 г. (NARA M 895 roll 22).
[5] BArch B 162/17918, Bl. 2463.
ПОСЛЕ ВОЙНЫ
ПОСЛЕ ВОЙНЫ
«В плену я находился до 1946 г., когда нам было заявлено, что теперь мы больше не являемся военными преступниками, а интернированными. С мая 1945 г. до августа 1948 г. я был в более чем 20 лагерях, в том числе 5 месяцев я был на Нюрнбергском процессе военных преступников»[1].
«…в этих лагерях или только в лагере военнопленных Эбензее я был допрошен CIC [американской разведкой]. При этом речь шла не о формальных допросах, а больше об информативных беседах. При этом я неоднократно указывал на то, что ответственность за то, что происходило во время войны, нельзя взваливать только на СС. Американцев прежде всего интересовала основная структура. В детали организации, например, касательно состава оперативной команды 11, они вообще не углублялись. Само собой разумеется, в ходе этих бесед были также названы имена. Дознаватели мне заявили, что они считают необходимым объявить виновной определенную группу, т.е. СС, так как нельзя обвинять и хотеть наказать весь народ. Я уже в Эбензее не был готов всю вину за происходившее в России возлагать только на оперативные команды. Я уже там указал на то, что на вермахте и полиции порядка лежит по меньшей мере такая же большая вина, на вермахте даже еще бóльшая вина. Этой моей позицией я объясняю то, что я в Нюрнберге не стал обвиняемым. Там как раз стремились всю вину оставить на СС или полиции безопасности.
Во время позднейшего пребывания в лагере интернированных я в качестве свидетеля был в Нюрнберге. Я был доставлен туда по требованию Блобеля в качестве свидетеля защиты. Во время моего пятимесячного пребывания в Нюрнберге Блобель неоднократно требовал меня на совещания. Но я также встречался и с другими людьми, такими как Олендорф, Шульц, Фендлер, Рюль, Брауне и Радецки. Во время этих бесед я узнал, что также обвиняемые на Нюрнбергском процессе по делу оперативных групп были готовы не возлагать вину на вермахт и полицию порядка. Правильнее сказать: они не хотели давать никаких показаний против вермахта и полиции порядка. У меня был спор с Блобелем, так как он не хотел назвать того, кто фактически отдал приказ о массовом расстреле в Киеве[2]. Я пошел с ним к Олендорфу и говорил с ним об этом деле. Олендорф заявил мне на это примерно следующее: «Мой дорогой Хэфнер! Американцы хотят и должны нас повесить. Это не подлежит сомнению. Если мы все выложим, то на очереди будут еще многие офицеры и генералы вермахта и полиции порядка – и что, это поможет Германии?»[3].
«После того как комиссией по денацификации я был определен как главный виновник, утратил свою собственность и все имущество, я вновь стал работать бочаром на предприятии моего отца и в 1951 г. стал торговцем вином. Осенью 1954 г. я принял предприятие моих родителей и затем открыл предприятие по оптовой и розничной продаже винно-водочных изделий, которое приняла и руководит моя жена […]»[4].
ОТСТУПЛЕНИЕ ТРИНАДЦАТОЕ
Находясь в плену и в лагере интернированных в 1945-1948 гг., Хэфнер скрыл свое активное участие в акциях зондеркоманды 4а, особенно в расстрелах в Белой Церкви и в Киеве. В заявлении под присягой от 3.11.1947 г.[5] и во время допроса 12.1.1948 г.[6] о Белой Церкви он вообще не упомянул, в Киеве был, но будто бы оставил город уже 27.9.1941 г. и, таким образом, к расстрелам евреев в Бабьем Яру якобы не имел никакого отношения; эти показания Хэфнера подтвердил и Пауль Блобель, свидетелем защиты которого Хэфнер выступал во время процесса по делу айнзацгрупп. Доказательства преступной деятельности Хэфнера американцы не нашли и поэтому на процессе по делу айнзацгрупп Хэфнер не фигурировал в качестве обвиняемого. Ему инкриминировали фактически только формальное членство в преступных организациях (без совершения преступных деяний), что автоматически влекло за собой лишение свободы только на 2 года.
«…в этих лагерях или только в лагере военнопленных Эбензее я был допрошен CIC [американской разведкой]. При этом речь шла не о формальных допросах, а больше об информативных беседах. При этом я неоднократно указывал на то, что ответственность за то, что происходило во время войны, нельзя взваливать только на СС. Американцев прежде всего интересовала основная структура. В детали организации, например, касательно состава оперативной команды 11, они вообще не углублялись. Само собой разумеется, в ходе этих бесед были также названы имена. Дознаватели мне заявили, что они считают необходимым объявить виновной определенную группу, т.е. СС, так как нельзя обвинять и хотеть наказать весь народ. Я уже в Эбензее не был готов всю вину за происходившее в России возлагать только на оперативные команды. Я уже там указал на то, что на вермахте и полиции порядка лежит по меньшей мере такая же большая вина, на вермахте даже еще бóльшая вина. Этой моей позицией я объясняю то, что я в Нюрнберге не стал обвиняемым. Там как раз стремились всю вину оставить на СС или полиции безопасности.
Во время позднейшего пребывания в лагере интернированных я в качестве свидетеля был в Нюрнберге. Я был доставлен туда по требованию Блобеля в качестве свидетеля защиты. Во время моего пятимесячного пребывания в Нюрнберге Блобель неоднократно требовал меня на совещания. Но я также встречался и с другими людьми, такими как Олендорф, Шульц, Фендлер, Рюль, Брауне и Радецки. Во время этих бесед я узнал, что также обвиняемые на Нюрнбергском процессе по делу оперативных групп были готовы не возлагать вину на вермахт и полицию порядка. Правильнее сказать: они не хотели давать никаких показаний против вермахта и полиции порядка. У меня был спор с Блобелем, так как он не хотел назвать того, кто фактически отдал приказ о массовом расстреле в Киеве[2]. Я пошел с ним к Олендорфу и говорил с ним об этом деле. Олендорф заявил мне на это примерно следующее: «Мой дорогой Хэфнер! Американцы хотят и должны нас повесить. Это не подлежит сомнению. Если мы все выложим, то на очереди будут еще многие офицеры и генералы вермахта и полиции порядка – и что, это поможет Германии?»[3].
«После того как комиссией по денацификации я был определен как главный виновник, утратил свою собственность и все имущество, я вновь стал работать бочаром на предприятии моего отца и в 1951 г. стал торговцем вином. Осенью 1954 г. я принял предприятие моих родителей и затем открыл предприятие по оптовой и розничной продаже винно-водочных изделий, которое приняла и руководит моя жена […]»[4].
ОТСТУПЛЕНИЕ ТРИНАДЦАТОЕ
Находясь в плену и в лагере интернированных в 1945-1948 гг., Хэфнер скрыл свое активное участие в акциях зондеркоманды 4а, особенно в расстрелах в Белой Церкви и в Киеве. В заявлении под присягой от 3.11.1947 г.[5] и во время допроса 12.1.1948 г.[6] о Белой Церкви он вообще не упомянул, в Киеве был, но будто бы оставил город уже 27.9.1941 г. и, таким образом, к расстрелам евреев в Бабьем Яру якобы не имел никакого отношения; эти показания Хэфнера подтвердил и Пауль Блобель, свидетелем защиты которого Хэфнер выступал во время процесса по делу айнзацгрупп. Доказательства преступной деятельности Хэфнера американцы не нашли и поэтому на процессе по делу айнзацгрупп Хэфнер не фигурировал в качестве обвиняемого. Ему инкриминировали фактически только формальное членство в преступных организациях (без совершения преступных деяний), что автоматически влекло за собой лишение свободы только на 2 года.
[1] Показания Хэфнера на судебном процессе в Дармштадте 2.10.1967 г. // BArch B 162/17908, Bl. 22.
[2] В своем последнем слове на процессе по делу айнзатцгрупп в Нюрнберге 13.2.1948 г. Блобель заявил, что он лично не отдавал приказы о казнях, и все казни, произведенные его командой, были совершены по приказу командующего 6-й армий фон Рейхенау (Trials of war criminals before the Nuernberg Military Tribunals under Control Council Law № 10, vol. IV: “The Einsatzgruppen Case”, “The RuSHA Case”, Nuernberg October 1946 – April 1949, Washington, 1950. - P. 397).
[3] См. показания Хэфнера 11-12.6.1963 г. // BArch B 162/1055, Bl. 1799-1800.
[4] Показания Хэфнера на судебном процессе в Дармштадте 2.10.1967 г. // BArch B 162/17908, Bl. 23.
[5] Опубликовано в: Walendy U. Babi Jar – Die Schlucht „mit 33.771 ermordeten Juden? “ // Historische Tatsachen № 51 (Vlotho: Verlag für Volkstum und Zeitgeschichtsforschung, 1992), S. 35ff
[6] BArch B 162/1055, Bl. 1806-18
[2] В своем последнем слове на процессе по делу айнзатцгрупп в Нюрнберге 13.2.1948 г. Блобель заявил, что он лично не отдавал приказы о казнях, и все казни, произведенные его командой, были совершены по приказу командующего 6-й армий фон Рейхенау (Trials of war criminals before the Nuernberg Military Tribunals under Control Council Law № 10, vol. IV: “The Einsatzgruppen Case”, “The RuSHA Case”, Nuernberg October 1946 – April 1949, Washington, 1950. - P. 397).
[3] См. показания Хэфнера 11-12.6.1963 г. // BArch B 162/1055, Bl. 1799-1800.
[4] Показания Хэфнера на судебном процессе в Дармштадте 2.10.1967 г. // BArch B 162/17908, Bl. 23.
[5] Опубликовано в: Walendy U. Babi Jar – Die Schlucht „mit 33.771 ermordeten Juden? “ // Historische Tatsachen № 51 (Vlotho: Verlag für Volkstum und Zeitgeschichtsforschung, 1992), S. 35ff
[6] BArch B 162/1055, Bl. 1806-18
СУД И ПРИГОВОР
Чиновники Центрального бюро земельных управлений юстиции по раскрытию национал-социалистских преступлений вышли на Хэфнера в 1962 г., когда в ходе допросов бывших членов зондеркоманды 4а Бауэра и Хуна всплыло его имя. Установить местопребывание Хэфнера оказалось нетрудно – он по-прежнему жил в Швебиш Халле. 11-12 июня 1963 г. Хэфнер был первый раз допрошен, 20 мая 1965 г. земельный суд в Дармштадте отдал приказ о его аресте, 25 мая 1965 г. он был арестован и 2 октября 1967 г. вместе с другими бывшими членами зондеркоманды 4а предстал перед судом.
По кассационной жалобе Хэфнера Верховный суд ФРГ 5.4.1973 г. за давностью прекратил его преследование за убийства в Василькове, заменил в приговоре тюрьму строгого режима на лишение свободы и в этом объеме направил дело на новое рассмотрение. Оно состоялось в суде присяжных земельного суда Дармштадт 12 декабря 1973 г.: за содействие убийству в трех случаях Хэфнер был приговорен к 8 годам лишения свободы с зачетом срока предварительного заключения и пятимесячного заключения в качестве свидетеля на процессе по делу оперативных групп в Нюрнберге в 1947-48 гг.; на пять лет ему было запрещено занимать общественные должности.
По кассационной жалобе Хэфнера Верховный суд ФРГ 5.4.1973 г. за давностью прекратил его преследование за убийства в Василькове, заменил в приговоре тюрьму строгого режима на лишение свободы и в этом объеме направил дело на новое рассмотрение. Оно состоялось в суде присяжных земельного суда Дармштадт 12 декабря 1973 г.: за содействие убийству в трех случаях Хэфнер был приговорен к 8 годам лишения свободы с зачетом срока предварительного заключения и пятимесячного заключения в качестве свидетеля на процессе по делу оперативных групп в Нюрнберге в 1947-48 гг.; на пять лет ему было запрещено занимать общественные должности.
«ПЛОХОЙ ХОРОШИЙ ЧЕЛОВЕК» (ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ)
После освобождения Хэфнер продолжал жить в Швебиш Халле, сначала работал на доставшемся ему от отца предприятии,
владельцем которого затем стала его жена. Долгое время Хэфнер жил у старшей дочери – Гудрун – в Канаде, которая туда иммигрировала еще в 1964 г. Гудрун Мур в 2010 г. опубликовала историю своей семьи[1], в которой не жалела слов на описание того, каким замечательным человеком, мужем и отцом был Август Хэфнер: он был честным и прямым, мягким, добрым, сердечным, общительным и веселым человеком, ответственным за себя и свою семью, за тех, кто работал на него и с ним, никогда не лгал, был большим любителем истории и никаким не головорезом, как его охарактеризовал один из его сослуживцев по СС.В связи с этим Хэфнер собственных доходов не имел и находился на содержании жены.
|
Вероятно, передача Хэфнером отцовского предприятия в собственность жены и отход его от дел были связаны с его
состоянием здоровья – он страдал нарушением мозгового кровообращения как следствие сотрясения мозга, полученного еще в 1943 г
В связи с этим возникает вопрос, как человек с такими добродетелями и достоинствами оказался замешанным в преступлениях, другими словами, как «хорошие» люди могут делать плохие вещи. Объясняя этот феномен, русский советский переводчик (с немецкого) и публицист Лев Гинзбург писал: «Одна из зловещих особенностей фашизма состоит в том, что под свои зверства он подвел базу «исторической целесообразности» и пытался логически обосновать пытки, убийства, агрессию. |
Каждый, даже самый мелкий, палач получал от нацистского государства идеологическую «оснастку», достаточную для того, чтобы бестрепетно убивать и считать при этом, что он не только не совершает ничего безнравственного, а, напротив, является носителем «высшей морали», высших «нравственных ценностей» […] Убивая ни в чем не повинных людей, фашисты знали, что действуют в «рамках закона», впрочем, ими же самими созданного. Поэтому не приходится удивляться тому, на первый взгляд поразительному обстоятельству, при котором заботливые отцы, примерные мужья, люди вполне благовоспитанные и отнюдь не страшные в «быту», там, у себя на фашистской службе, совершали чудовищные бесчинства с садистскими вывертами и сладострастием»[2].
«Плохой хороший человек» Август Хэфнер умер в 1999 г. в возрасте 87 лет.
«Плохой хороший человек» Август Хэфнер умер в 1999 г. в возрасте 87 лет.
[1] Moore G. A Duty of Remembrance: The Story of My German Family / G. Moore. - Trafford Publishing, 2010
[2] Цит. по: Гинзбург Л. Бездна. Потусторонние встречи / Л. Гинзбург. - Москва : Издательство «Новости», 1990. – С. 15
[2] Цит. по: Гинзбург Л. Бездна. Потусторонние встречи / Л. Гинзбург. - Москва : Издательство «Новости», 1990. – С. 15
ПРИЛОЖЕНИЯ
Автобиография Августа Хэфнера (1938 г.)
Анкета, заполненная Хэфнером перед вступлением в брак
Заявление Августа Хэфнера от 3 ноября 1947 г.
1. 1.8.1937 г. я добровольно поступил на службу в пограничную полицию, после прохождения отбора 1.9.1940 г. был переведен в Берлин для подготовки для сдачи экзамена на аттестат зрелости для одаренных, сдал там экзамен и затем в рамках курса для «кандидатов на руководящую должность» стал учиться в университете. Примерно в середине мая 1941 г. курс был прерван и участники курса, в том числе и я, переведены в школу пограничной полиции в Претцше. Туда, а также в Шмидеберг и Дюбен регулярно прибывали члены полиции безопасности и СД, командированные войск СС, а также призванные в связи с чрезвычайными обстоятельствами шофера и по снабженческо-техническим причинам сведены в роты. Примерно в начале третьей недели июня 1941 г. эти до сих пор существовавшие роты были распущены и преобразованы в команды в соответствии с их полицейской квалификацией. Далее, были выделены машины и ручное огнестрельное оружие. Я сам был придан зондеркоманде 4а.
2. Какие-либо объявления о намерениях, целях и задачах вначале сделаны не были. В течение 20-го или 21 июня 1941 г. командам были приданы переводчики. Штандартенфюрер Блобель был назначен командиром ЗК 4а, и я был привлечен им в качестве адъютанта, хотя штатной должности «адъютант» не было.
3. 23 июня 1941 г. зондеркоманда 4а отправилась в путь. В течение следующих дней Блобель сообщил мне, что он должен явиться к командующему 6-й армией генерал-фельдмаршалу фон Рейхенау относительно деятельности в тылу армии. Я присутствовал при этой встрече – 26-го или 27 июня 1941 г. Блобель сообщил командующему, что он имеет указание выполнять задачи полиции безопасности в тылу 6-й армии. Отвечая на вопрос, Блобель доложил командующему, что к этим задачам, с одной стороны, относится информация о всех жизненных областях, особенно о политических проблемах и, с другой стороны, выявление, арест и допрос всех лиц, которые мешают общему спокойствию и порядку и особенно мероприятиям и передвижениям вермахта. Блобель указал на то, что к этим лицам особенно относятся агенты, парашютисты, саботажники и члены групп сопротивления. Командующий сказал Блобелю, что выполнение подобных задач в сфере его армии ему представляется важным. Кроме того, Блобель указал на то, что, как ему известно, в тылу группы армий должна также действовать оперативная команда 5. После этого Рейхенау решил, что ЗК 4а будет подчиняться непосредственно ему и должна действовать в сфере его армии. Он оставляет за собой местные отчеты о деятельности, в остальном ЗК 4а должна взаимодействовать с компетентными фельдкомендатурами или командирами дивизий и обо всем информировать его. Рейхенау и Блобель продолжили беседу во время прогулки, но я в ней не участвовал. Примерно через полчаса оба вернулись, после чего командующий в моем присутствии распорядился о снабжении ЗК 4а снабженческими подразделениями штаба армии через офицера связи при штабе армии, который должен обеспечивать курьерскую связь между штабом армии и ЗК 4а, а также решать все снабженческие проблемы. Блобель сразу назначил меня офицером связи. После обсуждения по картам военного положения в присутствии других офицеров я был направлен к Ic штаба армии.
4. После окончания этого совещания я сопровождал Блобеля в Люблин, где он через средства связи командира полиции безопасности в Люблине отослал отчет о совещании. Содержание отчета мне не известно.
5. В один из следующих дней (вероятно, 28-го) я для выяснения каких-то снабженческих вопросов посетил ортскомендатуру Сокаля. Так как ортскомендант по моей форме сразу опознал меня как члена полиции безопасности, он сообщил мне, что в Сокале с момента захвата 22.6.1941 г. партизаны ежедневно убивают 10-15 немецких солдат. Поэтому он нуждается в подходящей помощи, так как произведенные допросы выявили другие круги. Он спросил меня, не имеется ли для этого соответствующих сил полиции безопасности. После того как я дал краткое разъяснение задач и подчиненности, он приказал мне добиться в штабе 6-й армии немедленной деятельности ЗК 4а в Сокале. Штаб 6-й армии удовлетворил это требование, и я передал оперативный приказ ЗК 4а. В связи с другой поездкой в следующие дни в Сокаль в ЗК 4а я узнал, что на основании сотрудничества гражданского населения и вермахта были произведены многочисленные аресты. От командира ЗК 4а я получил приказ затребовать в штабе 6-й армии и доставить соответствующие инструменты и материалы для отряда по взлому сейфов. Из-за этого задания и из-за неоднократных передислокаций штаба 6-й армии в следующие дни я лишь спустя примерно 8-10 дней после долгих поисков нашел ЗК 4а в Луцке.
6. Прибыв под вечер, я в месте расквартирования нашел только 2 членов команды, которые, совершенно подавленные и расстроенные, сообщили мне, что в Луцке происходят ужасные вещи, из-за этого у Блобеля случился нервный срыв, и он совершенно недееспособный лежит в своей комнате. Все другие в разъезде. Я пошел в комнату к Блобелю, чтобы доложить о себе. В первый момент он меня не узнал. После нескольких совершенно бессмысленных слов он сообщил мне в бессвязной форме, что после захвата Луцка были выкопаны трупы 4 немецких летчиков, которые по сведениям населения 22.6.1941 г. близ Луцка совершили вынужденный прыжок. Вскрытие трупов врачом вермахта показало, что 4 летчика еще при жизни были обработаны сварочным аппаратом и притом таким образом, что у них резаком были отделены руки, ноги и голова и тела четвертованы. Далее, в замке были обнаружены обработанные пулеметами и ручными гранатами трупы, около 2000 украинцев и фольксдойче, из которых еще 20 были живы в тяжелом состоянии. Немедленно произведенное расследование вермахта и ЗК показало, что эти зверства были совершены еврейским населением под руководством еврейского комиссара НКВД. Командующий по этому поводу был в Луцке и распорядился о расстреле в качестве возмездия 3000 евреев, причем ЗК 4а должна принять участие. Затем Блобель вновь стал говорить совершенно бессмысленно. В это время пришел старший полевой врач вермахта, который, как он мне позднее сообщил, уже неоднократно навещал Блобеля для лечения. Во время принципиальной беседы со старшим полевым врачом тот потребовал немедленного направления в люблинский инфекционный госпиталь из-за подозрения на тиф и необходимости изоляции из-за умственного расстройства. Состояние больного действительно требовало немедленных мер. Так как на надлежащую отправку рассчитывать было нельзя, врач сделал успокаивающую инъекцию.
7. В течение этого времени прибыли члены команды, которые подтвердили мне сообщение Блобеля о зверствах и также говорили о распоряжении командующего. С людьми почти невозможно было говорить, так все они в той или иной степени были в шоке. Это же касалось и прибывших офицеров. Я попытался подготовить отправку Блобеля. В это время вернулся отряд по взлому сейфов под руководством офицера. Он передал мне большую кучу бумаг с сообщением, что речь идет о секретных документах 5-й русской армии, которые должны быть немедленно переданы в штаб 6-й армии. Офицер заявил мне, что хочет произвести отправку Блобеля и сам немедленно проинформирует об этом инциденте шефа оперативной группы C – бригадефюрера СС д-ра Раша. После примерно 3-4-часового пребывания в Луцке я вновь вернулся в штаб 6-й армии.
8. После возвращения в штаб 6-й армии я сообщил офицеру абвера о событиях в Луцке. Тот сказал мне, что он информирован о зверствах и распоряжении командующего. В связи с этим я узнал, что согласно армейскому расследованию в Кременце при прибытии немцев были обнаружены около 180 убитых украинцев и фольксдойче, обваренные до смерти в кипящей воде, около 18 еще лежали в котлах. Так как инициатором была еврейка-комиссар НКВД, население после оставления города русскими до прибытия немцев (2-3 часа) убила в Кременце всех достижимых евреев.
Walendy U. Babi Jar – Die Schlucht „mit 33.771 ermordeten Juden?“ // Historische Tatsachen № 51 (Vlotho: Verlag für Volkstum und Zeitgeschichtsforschung, 1992), S. 35-36
Из показаний бывшего шофера в зондеркоманде 4а Юлиуса Бауэра о расстрелах в Сокале
а) 29.1.1962 г.:
[…] Точный день я назвать уже больше не могу. Я могу только сказать, что это было за городом. Блобель начал казнь. Перед этим я привез его на машине на место казни. Затем он приказал мне быть стрелком. Когда мне теперь говорят, что я этому не воспротивился, то я могу только ответить, что это ничего бы не дало. Меня это касалось точно так же, как и всех других, наоборот, у меня из-за этого еще были преимущества, так как Блобель не всегда в течение всей казни был на месте события. Из-за этого он снова использовал меня как шофера, и для меня это было счастьем, так как я из-за этого был сменен. Если я правильно помню, во время этой казни нас было 7 или 8 стрелков. Кто конкретно был стрелком, я уже при всем желании сказать не могу. Само собой разумеется, в то время я их знал, но сегодня, спустя 21 год, я уже не могу вспомнить их имена. Стрелком я был максимум полчаса, пока Блобель меня не сменил, и затем он уехал назад. Перед тем как уехать, Блобель поручил одному из своих офицеров руководство дальнейшим ходом казни. Кто это был в этом случае, я определенно уже сказать не могу, однако я предполагаю, что тогда это был оберштурфюрер Хэфнер. Хэфнер руководил расстрелом до конца. Речь шла о так называемой казни по приговору военно-полевого суда. Люди должны были стать у песчаной насыпи. Затем Хэфнер давал команду, и я еще точно помню такие слова: «прицелиться, огонь!». В этот момент равное количество осужденных и стрелков стояли друг против друга, то есть осужденные и стрелки стояли лицом к лицу. Их расстреливали одетыми. Это были только мужчины, женщин и детей при этом не было […]
BArch B 162/5642, Bl. 401-402
б) 2.8.1965 г.:
[…] Из Претцша мы поехали через Рейхсхоф [Жешув] в Сокаль. В Сокале была первая остановка на русской земле. В Сокале я также пережил первую казнь. В моем присутствии были расстреляны примерно 10 человек. Расстрел имел место у стены. Я должен был стрелять. Я думаю, что также Маурер тогда должен был стрелять. Точно я это не знаю. Я привез Блобеля на место казни. Он заявил, что я должен также стрелять, поскольку не может быть такого, чтобы шофер штандартенфюрера не стрелял. Стреляли из карабинов. Каждый раз давалась команда «огонь». Я могу вспомнить только об одной команде «огонь», которую, насколько я помню, дал Хэфнер. Жертвы расстреливали одетыми. Они стояли у стены. В Сокале я стрелял только один раз […]
BArch B 162/5654, Bl. 3556-3557
Из показаний 28.5.1964 г. бывшего члена зондеркоманды 4а Курта Вернера
о расстрелах в Луцке в начале июля 1941 г.
[…] Большая часть команды, к которой принадлежал и я, пошла в направлении развалин Луцкого замка. Идти пришлось десять-пятнадцать минут [...] Придя к развалинам, я увидел, что там выкопана большая яма. Яма была длиной 30-40 метров, шириной около 2,5 метров и глубиной приблизительно два метра. Яма находилась не в развалинах, а в поле перед ними. Едва лишь мы подошли к краю ямы, как привели первых евреев. Они были в окружении украинских полицейских. Казнь началась так: первые пятнадцать евреев должны были стать на колени на краю ямы, лицом к яме и спиной к стрелкам. За каждым стоящим на коленях находилось два стрелка. Оба должны были целиться из своих карабинов в затылок. Таким образом, было приблизительно тридцать стрелков. Среди них находились не только члены зондеркоманды 4а, но также военнослужащие вермахта, которые принимали участие в этой казни совершенно добровольно и по собственному желанию. Стрелок, который стоял рядом со мной, был унтершарфюрер СС Густав Крэге. Мы все время оставались вместе и должны были стрелять в одну жертву. Как только пятнадцать жертв становились на колени на краю ямы, офицер СС давал команду стрелять: "прицелиться, огонь!". Эта команда подавалась еще и еще, пока убитые евреи не падали в яму, и пятнадцать следующих становились на колени на краю ямы. Я помню только, что казнили лишь мужчин. Я не припоминаю ни одной женщины или ребенка. У всех мужчин были бороды, и без колебаний можно было опознать в них евреев. Как я помню, вся казнь продолжалась около четырех часов. За все это время нас с Крэге ни разу не сменили, и мы были вынуждены выполнять обязанности стрелков с начала до конца. Но военнослужащие вермахта время от времени сменялись. Если меня спросят, сколько евреев мы с Крэге убили за это время, я мог бы дать приблизительную цифру от 40 до 50 евреев. Если меня спросят, сколько всего было убито евреев, я скажу, что не могу дать точную цифру. Тем не менее, если исходить из принципа, по которому другие стрелки за тот же самый период убили также 40-50 евреев, то можно вывести цифру в около 750 казненных евреев. Когда наша команда уже пошла с места расстрела, я услышал сверху от развалин замка автоматные очереди. Это было, наверное, подразделение войск СС, которые было к нам прикомандировано. Я не знаю, были ли там полицейские. Если моя память мне не изменяет, во время этой казни Крэге находился рядом со мной и должен был стрелять в ту же жертву, что и я, поэтому Крэге должен также вспомнить все это, при условии, конечно, что он захочет рассказать правду […]
Хотя я и не могу это стопроцентно утверждать, мне постоянно мерещится, что это был Хэфнер, кто орал команду «прицелиться, огонь». Голос Хэфнера всегда был очень громким, и я и сегодня его помню. Хэфнера я запомнил так хорошо потому, что он в Претцше принадлежал к нашей роте шоферов, и он там во время выступлений давал команды. Хэфнера нельзя было недослышать […]
Когда я перед этим сказал, что постоянно без перерыва были задействованы около 30 стрелков, и меня спросят, какие функции были у других членов команды, то я теперь полагаю, что мы, стрелки, все же время от времени должны были сменяться. Я хочу сказать, что мы отправились в замок примерно 3 группами по 25 человек в каждой. Так как евреев охраняли украинские гражданские лица, и члены нашей команды без исключения были назначены стрелками, то должно было быть расстреляно больше, чем только 750 евреев […]
BArch B 162/5651, Bl. 2296-2298
Из показаний 6.11.1962 г. шофера в зондеркоманде 4а
Рудольфа Бузе о расстреле евреев в Луцке
[…] Первый раз массовую казнь я видел в Луцке в июне 1941 г. спустя примерно неделю после начала войны с Россией. Вечером мы прибыли сюда с нашей оперативной командой и подготовили квартиры. Обратив внимание на постоянно повторяющиеся выстрелы, я с несколькими товарищами пошел выяснить причину. Мы подошли к старой и толстой каменной стене, высота которой была примерно 2,5 метра. За этой стеной стреляли. Мы нашли вход и вошли во двор старого монастыря или подобного здания. В этом дворе был вырыт ров длиной примерно 30 метров и шириной около 3 метров. В этом рву уже находилось большое количество расстрелянных людей. Я видел только трупы мужчин. Одновременно я увидел, как вновь созданная украинская милиция привела ко рву новую группу мужчин числом до 20 человек. Приведенные должны были стать на колени перед рвом лицом ко рву. Сзади этих осужденных на расстоянии примерно 5 метров находился, став на колени, ряд земельных стрелков немецкого вермахта. Из этой позиции осужденные были расстреляны из карабинов. Я видел, что за время моего наблюдения были приведены и расстреляны еще примерно три группы примерно по 20 человек каждая. Из разговоров я услышал, что казненные были евреями. Осужденным перед расстрелом не нужно было раздеваться. Все они были в гражданской одежде. Относительно количества расстрелянных я ничего сказать не могу. Но я считаю, что их должно было быть несколько сот. Ров был заполнен трупами примерно до одного метра ниже края. По моим тогдашним подсчетам он мог быть минимум 2 метра глубиной. После окончания этого массового расстрела был установлен старый, охлаждаемый водой пулемет и трупы во рву были подвергнуты непрерывному огню. Я слышал страшные крики и пришел к выводу, что только часть казненных была перед этим фактически убита. Я еще хорошо помню, что из глубины рва кто-то крикнул: «Здесь, я еще жив!». После этого это место некоторое время обстреливалось. Затем стало тихо. Ров был зарыт милицией и земельными стрелками. Я еще помню, что во время казни упомянутые лица не кричали и не стенали. Я вообще был удивлен следующим. Так случилось, что стрелок не попал. Осужденный остался сидеть пока стрелок не перезарядил свой карабин и не попал в него […]
BArch B 162/3771, Bl. 634-635
Из показаний 27.2.1964 г. бывшего шофера 6-го технического батальона Петера Аватера о расстреле евреев в Житомире 7 августа 1941 г.
[…] Так как я в этот день был свободен, я пришел к названному времени на базарную площадь. Я был один. Придя туда, я увидел уже 50-60 евреев, которых охраняли эсэсовцы. Охраны было примерно 8 человек. Вокруг в качестве зрителей стояли примерно 150 штатских. Естественно, среди зрителей были также военнослужащие вермахта. Евреи сидели на земле. Я протиснулся сквозь зрителей и остался стоять примерно в 2 метрах от евреев… Охранники спрашивали стоявших вокруг людей, кто с кем хочет рассчитаться. Затем всегда появлялся украинец, который то одного, то другого еврея обвинял в каких-либо проступках. Этих евреев в сидячем положении опять-таки в основном украинцы избивали, топтали ногами и по-всякому истязали. Эти действия длились примерно 45 минут. Затем из этой группы были забраны 3 мужчин и повешены. Деревянный помост уже был готов. На помост свисали три петли. 3 осужденных должны были залезть в грузовик. После того как мужчинам была наброшена на шею петля, грузовик отъехал. Так была совершена казнь. Затем все собранные там евреи должны были залезть в грузовик. Они стояли очень плотно прижатые друг к другу. Затем по громкоговорителю было объявлено, что будет произведен расстрел. Это объявление было обращено к зрителям. Затем грузовик отъехал и, проехав примерно 150 м, остановился. На открытой местности находилась канава с водой, которая была примерно 150 см длиной и примерно 80 см шириной. Глубина могла составлять примерно 50 см. По обеим сторонам канавы стояли эсэсовцы. Евреи должны были поодиночке прыгать через канаву. Из-за плохого физического состояния – частично от истощения, но в основном из-за жестокого обращения, а также от того, что среди них было очень много старых людей – лишь единицы могли перепрыгнуть […] Упавших в канаву людей, эсэсовцы избивали, чем попало, и заставляли выбираться [из канавы] или вытаскивали. Многие больше не могли подняться из воды. Канава должна была быть свободной, так как она была только 80 см шириной и следующие должны быть через нее пропущены. Примерно в 30 м за канавой я увидел штабель бревен. Этот штабель был примерно 10 м длиной, 1,5 – 2 м высотой и примерно 1,5 м шириной. Эта стена из бревен использовалась как пулеуловитель. Евреи группами должны были становиться перед этой стеной лицом к ней. Там должны были становиться каждый раз по 5-6 человек. Затем им стреляли из карабинов в затылок. Так был расстрелян ряд за рядом. Мертвых каждого ряда сразу оттаскивали за штабель. Там находилась большая яма, которую я видел только издали […] Я стоял примерно в 20 м от канавы и примерно в 50 м от штабеля. Для зрителей была протянута проволока в качестве ограждения. Ближе нельзя было подойти […].
BArch B 162/3772, Bl. 139-141
Из показаний на судебном процессе в Дармштадте 25.3.1968 г. бывшего комиссара полевой полиции Бернхарда Зюссе
о «регистрации жителей» в Белой Церкви
[…] Когда мы были в Белой Церкви, мы получили задание поддерживать порядок во время регистрации жителей. О кого мы получили задание – от фельдкоменданта, дивизии или ортскоменданта, я уже не знаю. Я был комиссаром полевой полиции, что соответствовало званию капитана. Для этого задания я выделил несколько человек, и я сам туда пошел. На площади было некоторое количество людей, сколько их было, я сказать не могу. Согнанные туда люди затем были уведены. Кто был часовыми, которые сопровождали людей, я сказать не могу; была ли это украинская милиция, я не знаю, во всяком случае, это были не солдаты. Я еще вспоминаю, что по дороге одной женщине стало плохо. В пути неожиданно повернули с дороги налево. Там было отдельно стоящее фундаментальное здание. Я считаю, что это была школа, пошли туда. Мы ожидали комиссию, которая должна была прибыть. Была середина дня, и никого там еще не было. Некоторые женщины обратились ко мне и сказали, что они должны покормить своих детей. Я их отпустил. Во второй половине дня, возможно, уже было 17.00, прибыла, наконец, комиссия; это были люди в черной форме СС. Офицер еще спросил меня, все ли здесь. Когда я ему сказал, что некоторых, которые хотели покормить своих детей, я отпустил, офицер мне сказал, что на это я не имел никакого права. Затем я со своими людьми, которые были откомандированы для этого задания, ушел домой. Это все, что я знаю. Я не слышал, что люди были расстреляны. Я еще только слышал, что было сказано: «кто ремесленник, отойти в сторону» […] Это был только один раз, когда мы должны были вести людей на регистрацию. Насколько я помню, у руководителя комиссии было три звезды в петлице […]
BArch B 162/17914, Bl. 1534-1537
Показания 14.6.1965 г. бывшего кандидата в офицеры в 13-м авиаотряде связи особого назначения Вильгельма Либе о расстрелах евреев в Белой Церкви
в августе 1941 г.
[…] С середины июля до середины/конца августа я со своим подразделением находился в Белой Церкви. Я знаю точно, что мы 15 августа еще были в Белой Церкви […] Мы располагались в институте наследственной биологии. Я еще тогда, так как меня это интересовало, беседовал с профессором института об изменении наследственных факторов. Я еще припоминаю, что тогдашний военный врач был врачом из Бад Мергентхейма. С ним я ходил по институту, чтобы найти запасные детали для рентгеновского аппарата. Когда мы ничего не нашли, мы вечером пошли прогуляться. Я знаю, что я однажды вечером проходил мимо территории казармы. Это была тыльная сторона этой территории. Перед маленьким домиком я увидел часового. Насколько я помню, с примкнутым штыком. Это был эсэсовец. Он был еще не старым человеком. Я полагаю, ему было лет 26. Этот часовой стоял у угла дома. Близ него сидели три молодые девушки. Одна из этих девушек справляла нужду, это мне особенно бросилось в глаза. Было ужасно смешно видеть, как этот эсэсовец охранял с примкнутым штыком эту девушку, в то время как она справляла нужду. По этому поводу девушки улыбались и хихикали. Часовой окликнул меня и сказал: «Вам здесь нечего делать, здесь происходит казнь». Я улыбнулся и сказал, имея в виду этих девушек: «Неужели девушек?» Я думал, что он скажет, что девушки к этому не имеют отношения, но он только сказал: «Вы можете посмотреть». Я ответил: «Премного благодарен». Затем я повернулся кругом, но мысли о казни не оставляли меня, и тогда я подошел поближе, чтобы увидеть, что происходит. Доступ на место казни был огражден стеной и в качестве входа служили высокие железные решетчатые ворота, которые были закрыты. Поэтому я не мог попасть на плац. С другими солдатами и штатскими я остался стоять у ворот и через решетку видел место казни. Оно находилось примерно в 80 метрах. Я увидел, что перед глубокой ямой стояли на коленях примерно 9 девушек или женщин. Они стояли на коленях лицом к яме. Другие 9 девушек ожидали у домика, у которого справляла нужду та девушка, которую охранял тот часовой СС. Меня особенно поразили спокойствие и дисциплина этих людей. За каждой девушкой, которые стояли на коленях перед могилой, находились по 2 стрелка. Стрелками были эсэсовцы. По приказу начальника они выстрелили в голову этих людей. Эти люди упали вперед в яму, если они были поражены. Часть опрокинулась. Было также видно, как у части людей разлетались черепа. Стрелки были отчасти забрызганы кровью. Они стреляли с расстояния примерно 5 метров. Это была ужасная картина. Я помню, что офицер СС стрелял из автомата в яму, при этом он шел по краю ямы. Он шел сначала по длинной, затем по короткой стороне, это была правая короткая сторона. Оттуда он также давал команды стрелять. Насколько я припоминаю, этот офицер СС в петлице имел три звезды и одну поперечную полоску. Это был крупный мужчина, я полагаю, ему было около 35 лет. После того как после казни железные ворота были открыты, я пошел к яме. Перед ямой были места, в которых собиралась кровь. В яму я не сходил. Яма была примерно 7-8 метров длиной, около 2 ¼ метра шириной, глубина ее, по моей оценке, первоначально была 4 метра. Когда я в тот день в нее заглянул, до края ямы было еще 2 ½ метра. В этой яме лежали слоями трупы. Трупы были присыпаны землей. Когда я стоял у ямы, этот офицер СС с тремя звездочками и поперечной полосой еще ходил у ямы и производил добивание. Когда он ушел, я видел, что они еще шевелились. В тот первый вечер я видел, как описанным мною способом были расстреляны примерно 162 человека. Их расстреливали по 9 человек, в то время как другие 9 должны были ждать, пока их не подведут к яме. Люди, которые должны быть расстреляны, двигались к этой яме процессией. Они шли строем, причем каждый человек должен был держать руки на плечах предыдущего человека. На смерть они шли спокойно. В течение всего времени, когда я наблюдал эти казни, я видел только двух плачущих женщин. Для меня это было непостижимо.
После того первого вечера я еще не раз проходил мимо того места. Казни происходили всегда вечером, около 18 часов. Я был примерно 6 недель в Белой Церкви и лично видел примерно 6 казней, о других я слышал, когда товарищи приходили домой и говорили: «Уже снова стреляют». В этих 6 казнях, которые я видел, могло быть расстреляно в совокупности около 900 человек […]
В тот первый вечер, когда я видел первый расстрел, в некотором удалении вокруг ямы в виде подковы сидело некоторое количество русских пленных и глядели. Жертвы были помещены в домике, который я уже описал. Я видел, что люди порой не хотели выходить […]
Я не могу не упомянуть, что солдаты, которые были в Белой Церкви, знали все, что происходит. Каждый вечер в течение всего времени моего там пребывания были слышны винтовочные выстрелы, хотя противника поблизости не было. Когда солдаты приходили домой, они говорили: «Опять были расстрелы». Это всегда был залповый огонь. Во время казней, которые я видел, уже описанным способом были расстреляны около 900 человек. Однако, судя по залповому огню, тому, что я видел и по свидетельству солдат расстреляны были около 3000 […]
BArch B 162/5653, Bl. 3059-3063
Из показаний на судебном процессе в Дармштадте 25.3.1968 г. бывшего военнослужащего люфтваффе Франца Пиллмайера
о расстрелах в Белой Церкви
[…] Я служил в 13-м подразделении люфтваффе особого назначения. Мы участвовали во всей войне с Россией. Осенью, примерно в сентябре-октябре 1941 г., мы обустраивали телефонный коммутатор люфтваффе в Белой Церкви. Однажды рано утром мы услышали треск выстрелов. Несколько наших людей пришли к нам и сказали «там наверху расстреливают людей». Я увидел грузовики, стоявшие перед каменным зданием. С этих грузовиков высаживали мужчин и женщин – как молодых, так и старых. От дома людей уводили на 20-30 метров, там была выкопана могила. Особенно мне запомнилось то, что когда людей вели к могиле, одна 25-летняя женщина с ребенком на руках о чем-то попросила одного эсэсовца, одного из тех, кто охранял людей и вел к могиле; о чем попросила, я не понял. Затем люди должны были стать на колени перед могилой, лицом к могиле, и сзади были застрелены. Я увидел, что у одного штатского была повязка на голове, так эту повязку буквально закружило в воздухе. Когда люди лежали в могиле, какой-то чин с автоматом пошел вдоль могилы и стрелял в могилу. Затем от грузовиков были приведены другие люди. Они были построены непосредственно у грузовиков и отведены эсэсовцами к могиле. Что это были эсэсовцы, мне было ясно, от нас, как и от армии не было ни одного человека. Расстрел меня достал, и я вновь вернулся в свое ведомство. Это был расстрел, который я лично видел. Был ли и кто расстрелян раньше, я не знаю. Я также не знаю, были ли еще другие расстрелы […]
Жертвы становились на колени перед ямой. Расстояние между стрелками и жертвами составляло примерно 10 метров; по жертвам стреляли несколько стрелков.
Я видел, как к яме была отведена группа из 8-10 человек. Бросилась в глаза женщина с примерно 4-летним ребенком на руках, которая о чем-то умоляла эсэсовца. Женщина и ребенок также были расстреляны.
Время, когда мы прибыли в Белую Церковь, я точно указать не могу, было позднее лето; я не могу сказать, был ли уже август […]
BArch B 162/17914, Bl. 1509-1511
2. Какие-либо объявления о намерениях, целях и задачах вначале сделаны не были. В течение 20-го или 21 июня 1941 г. командам были приданы переводчики. Штандартенфюрер Блобель был назначен командиром ЗК 4а, и я был привлечен им в качестве адъютанта, хотя штатной должности «адъютант» не было.
3. 23 июня 1941 г. зондеркоманда 4а отправилась в путь. В течение следующих дней Блобель сообщил мне, что он должен явиться к командующему 6-й армией генерал-фельдмаршалу фон Рейхенау относительно деятельности в тылу армии. Я присутствовал при этой встрече – 26-го или 27 июня 1941 г. Блобель сообщил командующему, что он имеет указание выполнять задачи полиции безопасности в тылу 6-й армии. Отвечая на вопрос, Блобель доложил командующему, что к этим задачам, с одной стороны, относится информация о всех жизненных областях, особенно о политических проблемах и, с другой стороны, выявление, арест и допрос всех лиц, которые мешают общему спокойствию и порядку и особенно мероприятиям и передвижениям вермахта. Блобель указал на то, что к этим лицам особенно относятся агенты, парашютисты, саботажники и члены групп сопротивления. Командующий сказал Блобелю, что выполнение подобных задач в сфере его армии ему представляется важным. Кроме того, Блобель указал на то, что, как ему известно, в тылу группы армий должна также действовать оперативная команда 5. После этого Рейхенау решил, что ЗК 4а будет подчиняться непосредственно ему и должна действовать в сфере его армии. Он оставляет за собой местные отчеты о деятельности, в остальном ЗК 4а должна взаимодействовать с компетентными фельдкомендатурами или командирами дивизий и обо всем информировать его. Рейхенау и Блобель продолжили беседу во время прогулки, но я в ней не участвовал. Примерно через полчаса оба вернулись, после чего командующий в моем присутствии распорядился о снабжении ЗК 4а снабженческими подразделениями штаба армии через офицера связи при штабе армии, который должен обеспечивать курьерскую связь между штабом армии и ЗК 4а, а также решать все снабженческие проблемы. Блобель сразу назначил меня офицером связи. После обсуждения по картам военного положения в присутствии других офицеров я был направлен к Ic штаба армии.
4. После окончания этого совещания я сопровождал Блобеля в Люблин, где он через средства связи командира полиции безопасности в Люблине отослал отчет о совещании. Содержание отчета мне не известно.
5. В один из следующих дней (вероятно, 28-го) я для выяснения каких-то снабженческих вопросов посетил ортскомендатуру Сокаля. Так как ортскомендант по моей форме сразу опознал меня как члена полиции безопасности, он сообщил мне, что в Сокале с момента захвата 22.6.1941 г. партизаны ежедневно убивают 10-15 немецких солдат. Поэтому он нуждается в подходящей помощи, так как произведенные допросы выявили другие круги. Он спросил меня, не имеется ли для этого соответствующих сил полиции безопасности. После того как я дал краткое разъяснение задач и подчиненности, он приказал мне добиться в штабе 6-й армии немедленной деятельности ЗК 4а в Сокале. Штаб 6-й армии удовлетворил это требование, и я передал оперативный приказ ЗК 4а. В связи с другой поездкой в следующие дни в Сокаль в ЗК 4а я узнал, что на основании сотрудничества гражданского населения и вермахта были произведены многочисленные аресты. От командира ЗК 4а я получил приказ затребовать в штабе 6-й армии и доставить соответствующие инструменты и материалы для отряда по взлому сейфов. Из-за этого задания и из-за неоднократных передислокаций штаба 6-й армии в следующие дни я лишь спустя примерно 8-10 дней после долгих поисков нашел ЗК 4а в Луцке.
6. Прибыв под вечер, я в месте расквартирования нашел только 2 членов команды, которые, совершенно подавленные и расстроенные, сообщили мне, что в Луцке происходят ужасные вещи, из-за этого у Блобеля случился нервный срыв, и он совершенно недееспособный лежит в своей комнате. Все другие в разъезде. Я пошел в комнату к Блобелю, чтобы доложить о себе. В первый момент он меня не узнал. После нескольких совершенно бессмысленных слов он сообщил мне в бессвязной форме, что после захвата Луцка были выкопаны трупы 4 немецких летчиков, которые по сведениям населения 22.6.1941 г. близ Луцка совершили вынужденный прыжок. Вскрытие трупов врачом вермахта показало, что 4 летчика еще при жизни были обработаны сварочным аппаратом и притом таким образом, что у них резаком были отделены руки, ноги и голова и тела четвертованы. Далее, в замке были обнаружены обработанные пулеметами и ручными гранатами трупы, около 2000 украинцев и фольксдойче, из которых еще 20 были живы в тяжелом состоянии. Немедленно произведенное расследование вермахта и ЗК показало, что эти зверства были совершены еврейским населением под руководством еврейского комиссара НКВД. Командующий по этому поводу был в Луцке и распорядился о расстреле в качестве возмездия 3000 евреев, причем ЗК 4а должна принять участие. Затем Блобель вновь стал говорить совершенно бессмысленно. В это время пришел старший полевой врач вермахта, который, как он мне позднее сообщил, уже неоднократно навещал Блобеля для лечения. Во время принципиальной беседы со старшим полевым врачом тот потребовал немедленного направления в люблинский инфекционный госпиталь из-за подозрения на тиф и необходимости изоляции из-за умственного расстройства. Состояние больного действительно требовало немедленных мер. Так как на надлежащую отправку рассчитывать было нельзя, врач сделал успокаивающую инъекцию.
7. В течение этого времени прибыли члены команды, которые подтвердили мне сообщение Блобеля о зверствах и также говорили о распоряжении командующего. С людьми почти невозможно было говорить, так все они в той или иной степени были в шоке. Это же касалось и прибывших офицеров. Я попытался подготовить отправку Блобеля. В это время вернулся отряд по взлому сейфов под руководством офицера. Он передал мне большую кучу бумаг с сообщением, что речь идет о секретных документах 5-й русской армии, которые должны быть немедленно переданы в штаб 6-й армии. Офицер заявил мне, что хочет произвести отправку Блобеля и сам немедленно проинформирует об этом инциденте шефа оперативной группы C – бригадефюрера СС д-ра Раша. После примерно 3-4-часового пребывания в Луцке я вновь вернулся в штаб 6-й армии.
8. После возвращения в штаб 6-й армии я сообщил офицеру абвера о событиях в Луцке. Тот сказал мне, что он информирован о зверствах и распоряжении командующего. В связи с этим я узнал, что согласно армейскому расследованию в Кременце при прибытии немцев были обнаружены около 180 убитых украинцев и фольксдойче, обваренные до смерти в кипящей воде, около 18 еще лежали в котлах. Так как инициатором была еврейка-комиссар НКВД, население после оставления города русскими до прибытия немцев (2-3 часа) убила в Кременце всех достижимых евреев.
Walendy U. Babi Jar – Die Schlucht „mit 33.771 ermordeten Juden?“ // Historische Tatsachen № 51 (Vlotho: Verlag für Volkstum und Zeitgeschichtsforschung, 1992), S. 35-36
Из показаний бывшего шофера в зондеркоманде 4а Юлиуса Бауэра о расстрелах в Сокале
а) 29.1.1962 г.:
[…] Точный день я назвать уже больше не могу. Я могу только сказать, что это было за городом. Блобель начал казнь. Перед этим я привез его на машине на место казни. Затем он приказал мне быть стрелком. Когда мне теперь говорят, что я этому не воспротивился, то я могу только ответить, что это ничего бы не дало. Меня это касалось точно так же, как и всех других, наоборот, у меня из-за этого еще были преимущества, так как Блобель не всегда в течение всей казни был на месте события. Из-за этого он снова использовал меня как шофера, и для меня это было счастьем, так как я из-за этого был сменен. Если я правильно помню, во время этой казни нас было 7 или 8 стрелков. Кто конкретно был стрелком, я уже при всем желании сказать не могу. Само собой разумеется, в то время я их знал, но сегодня, спустя 21 год, я уже не могу вспомнить их имена. Стрелком я был максимум полчаса, пока Блобель меня не сменил, и затем он уехал назад. Перед тем как уехать, Блобель поручил одному из своих офицеров руководство дальнейшим ходом казни. Кто это был в этом случае, я определенно уже сказать не могу, однако я предполагаю, что тогда это был оберштурфюрер Хэфнер. Хэфнер руководил расстрелом до конца. Речь шла о так называемой казни по приговору военно-полевого суда. Люди должны были стать у песчаной насыпи. Затем Хэфнер давал команду, и я еще точно помню такие слова: «прицелиться, огонь!». В этот момент равное количество осужденных и стрелков стояли друг против друга, то есть осужденные и стрелки стояли лицом к лицу. Их расстреливали одетыми. Это были только мужчины, женщин и детей при этом не было […]
BArch B 162/5642, Bl. 401-402
б) 2.8.1965 г.:
[…] Из Претцша мы поехали через Рейхсхоф [Жешув] в Сокаль. В Сокале была первая остановка на русской земле. В Сокале я также пережил первую казнь. В моем присутствии были расстреляны примерно 10 человек. Расстрел имел место у стены. Я должен был стрелять. Я думаю, что также Маурер тогда должен был стрелять. Точно я это не знаю. Я привез Блобеля на место казни. Он заявил, что я должен также стрелять, поскольку не может быть такого, чтобы шофер штандартенфюрера не стрелял. Стреляли из карабинов. Каждый раз давалась команда «огонь». Я могу вспомнить только об одной команде «огонь», которую, насколько я помню, дал Хэфнер. Жертвы расстреливали одетыми. Они стояли у стены. В Сокале я стрелял только один раз […]
BArch B 162/5654, Bl. 3556-3557
Из показаний 28.5.1964 г. бывшего члена зондеркоманды 4а Курта Вернера
о расстрелах в Луцке в начале июля 1941 г.
[…] Большая часть команды, к которой принадлежал и я, пошла в направлении развалин Луцкого замка. Идти пришлось десять-пятнадцать минут [...] Придя к развалинам, я увидел, что там выкопана большая яма. Яма была длиной 30-40 метров, шириной около 2,5 метров и глубиной приблизительно два метра. Яма находилась не в развалинах, а в поле перед ними. Едва лишь мы подошли к краю ямы, как привели первых евреев. Они были в окружении украинских полицейских. Казнь началась так: первые пятнадцать евреев должны были стать на колени на краю ямы, лицом к яме и спиной к стрелкам. За каждым стоящим на коленях находилось два стрелка. Оба должны были целиться из своих карабинов в затылок. Таким образом, было приблизительно тридцать стрелков. Среди них находились не только члены зондеркоманды 4а, но также военнослужащие вермахта, которые принимали участие в этой казни совершенно добровольно и по собственному желанию. Стрелок, который стоял рядом со мной, был унтершарфюрер СС Густав Крэге. Мы все время оставались вместе и должны были стрелять в одну жертву. Как только пятнадцать жертв становились на колени на краю ямы, офицер СС давал команду стрелять: "прицелиться, огонь!". Эта команда подавалась еще и еще, пока убитые евреи не падали в яму, и пятнадцать следующих становились на колени на краю ямы. Я помню только, что казнили лишь мужчин. Я не припоминаю ни одной женщины или ребенка. У всех мужчин были бороды, и без колебаний можно было опознать в них евреев. Как я помню, вся казнь продолжалась около четырех часов. За все это время нас с Крэге ни разу не сменили, и мы были вынуждены выполнять обязанности стрелков с начала до конца. Но военнослужащие вермахта время от времени сменялись. Если меня спросят, сколько евреев мы с Крэге убили за это время, я мог бы дать приблизительную цифру от 40 до 50 евреев. Если меня спросят, сколько всего было убито евреев, я скажу, что не могу дать точную цифру. Тем не менее, если исходить из принципа, по которому другие стрелки за тот же самый период убили также 40-50 евреев, то можно вывести цифру в около 750 казненных евреев. Когда наша команда уже пошла с места расстрела, я услышал сверху от развалин замка автоматные очереди. Это было, наверное, подразделение войск СС, которые было к нам прикомандировано. Я не знаю, были ли там полицейские. Если моя память мне не изменяет, во время этой казни Крэге находился рядом со мной и должен был стрелять в ту же жертву, что и я, поэтому Крэге должен также вспомнить все это, при условии, конечно, что он захочет рассказать правду […]
Хотя я и не могу это стопроцентно утверждать, мне постоянно мерещится, что это был Хэфнер, кто орал команду «прицелиться, огонь». Голос Хэфнера всегда был очень громким, и я и сегодня его помню. Хэфнера я запомнил так хорошо потому, что он в Претцше принадлежал к нашей роте шоферов, и он там во время выступлений давал команды. Хэфнера нельзя было недослышать […]
Когда я перед этим сказал, что постоянно без перерыва были задействованы около 30 стрелков, и меня спросят, какие функции были у других членов команды, то я теперь полагаю, что мы, стрелки, все же время от времени должны были сменяться. Я хочу сказать, что мы отправились в замок примерно 3 группами по 25 человек в каждой. Так как евреев охраняли украинские гражданские лица, и члены нашей команды без исключения были назначены стрелками, то должно было быть расстреляно больше, чем только 750 евреев […]
BArch B 162/5651, Bl. 2296-2298
Из показаний 6.11.1962 г. шофера в зондеркоманде 4а
Рудольфа Бузе о расстреле евреев в Луцке
[…] Первый раз массовую казнь я видел в Луцке в июне 1941 г. спустя примерно неделю после начала войны с Россией. Вечером мы прибыли сюда с нашей оперативной командой и подготовили квартиры. Обратив внимание на постоянно повторяющиеся выстрелы, я с несколькими товарищами пошел выяснить причину. Мы подошли к старой и толстой каменной стене, высота которой была примерно 2,5 метра. За этой стеной стреляли. Мы нашли вход и вошли во двор старого монастыря или подобного здания. В этом дворе был вырыт ров длиной примерно 30 метров и шириной около 3 метров. В этом рву уже находилось большое количество расстрелянных людей. Я видел только трупы мужчин. Одновременно я увидел, как вновь созданная украинская милиция привела ко рву новую группу мужчин числом до 20 человек. Приведенные должны были стать на колени перед рвом лицом ко рву. Сзади этих осужденных на расстоянии примерно 5 метров находился, став на колени, ряд земельных стрелков немецкого вермахта. Из этой позиции осужденные были расстреляны из карабинов. Я видел, что за время моего наблюдения были приведены и расстреляны еще примерно три группы примерно по 20 человек каждая. Из разговоров я услышал, что казненные были евреями. Осужденным перед расстрелом не нужно было раздеваться. Все они были в гражданской одежде. Относительно количества расстрелянных я ничего сказать не могу. Но я считаю, что их должно было быть несколько сот. Ров был заполнен трупами примерно до одного метра ниже края. По моим тогдашним подсчетам он мог быть минимум 2 метра глубиной. После окончания этого массового расстрела был установлен старый, охлаждаемый водой пулемет и трупы во рву были подвергнуты непрерывному огню. Я слышал страшные крики и пришел к выводу, что только часть казненных была перед этим фактически убита. Я еще хорошо помню, что из глубины рва кто-то крикнул: «Здесь, я еще жив!». После этого это место некоторое время обстреливалось. Затем стало тихо. Ров был зарыт милицией и земельными стрелками. Я еще помню, что во время казни упомянутые лица не кричали и не стенали. Я вообще был удивлен следующим. Так случилось, что стрелок не попал. Осужденный остался сидеть пока стрелок не перезарядил свой карабин и не попал в него […]
BArch B 162/3771, Bl. 634-635
Из показаний 27.2.1964 г. бывшего шофера 6-го технического батальона Петера Аватера о расстреле евреев в Житомире 7 августа 1941 г.
[…] Так как я в этот день был свободен, я пришел к названному времени на базарную площадь. Я был один. Придя туда, я увидел уже 50-60 евреев, которых охраняли эсэсовцы. Охраны было примерно 8 человек. Вокруг в качестве зрителей стояли примерно 150 штатских. Естественно, среди зрителей были также военнослужащие вермахта. Евреи сидели на земле. Я протиснулся сквозь зрителей и остался стоять примерно в 2 метрах от евреев… Охранники спрашивали стоявших вокруг людей, кто с кем хочет рассчитаться. Затем всегда появлялся украинец, который то одного, то другого еврея обвинял в каких-либо проступках. Этих евреев в сидячем положении опять-таки в основном украинцы избивали, топтали ногами и по-всякому истязали. Эти действия длились примерно 45 минут. Затем из этой группы были забраны 3 мужчин и повешены. Деревянный помост уже был готов. На помост свисали три петли. 3 осужденных должны были залезть в грузовик. После того как мужчинам была наброшена на шею петля, грузовик отъехал. Так была совершена казнь. Затем все собранные там евреи должны были залезть в грузовик. Они стояли очень плотно прижатые друг к другу. Затем по громкоговорителю было объявлено, что будет произведен расстрел. Это объявление было обращено к зрителям. Затем грузовик отъехал и, проехав примерно 150 м, остановился. На открытой местности находилась канава с водой, которая была примерно 150 см длиной и примерно 80 см шириной. Глубина могла составлять примерно 50 см. По обеим сторонам канавы стояли эсэсовцы. Евреи должны были поодиночке прыгать через канаву. Из-за плохого физического состояния – частично от истощения, но в основном из-за жестокого обращения, а также от того, что среди них было очень много старых людей – лишь единицы могли перепрыгнуть […] Упавших в канаву людей, эсэсовцы избивали, чем попало, и заставляли выбираться [из канавы] или вытаскивали. Многие больше не могли подняться из воды. Канава должна была быть свободной, так как она была только 80 см шириной и следующие должны быть через нее пропущены. Примерно в 30 м за канавой я увидел штабель бревен. Этот штабель был примерно 10 м длиной, 1,5 – 2 м высотой и примерно 1,5 м шириной. Эта стена из бревен использовалась как пулеуловитель. Евреи группами должны были становиться перед этой стеной лицом к ней. Там должны были становиться каждый раз по 5-6 человек. Затем им стреляли из карабинов в затылок. Так был расстрелян ряд за рядом. Мертвых каждого ряда сразу оттаскивали за штабель. Там находилась большая яма, которую я видел только издали […] Я стоял примерно в 20 м от канавы и примерно в 50 м от штабеля. Для зрителей была протянута проволока в качестве ограждения. Ближе нельзя было подойти […].
BArch B 162/3772, Bl. 139-141
Из показаний на судебном процессе в Дармштадте 25.3.1968 г. бывшего комиссара полевой полиции Бернхарда Зюссе
о «регистрации жителей» в Белой Церкви
[…] Когда мы были в Белой Церкви, мы получили задание поддерживать порядок во время регистрации жителей. О кого мы получили задание – от фельдкоменданта, дивизии или ортскоменданта, я уже не знаю. Я был комиссаром полевой полиции, что соответствовало званию капитана. Для этого задания я выделил несколько человек, и я сам туда пошел. На площади было некоторое количество людей, сколько их было, я сказать не могу. Согнанные туда люди затем были уведены. Кто был часовыми, которые сопровождали людей, я сказать не могу; была ли это украинская милиция, я не знаю, во всяком случае, это были не солдаты. Я еще вспоминаю, что по дороге одной женщине стало плохо. В пути неожиданно повернули с дороги налево. Там было отдельно стоящее фундаментальное здание. Я считаю, что это была школа, пошли туда. Мы ожидали комиссию, которая должна была прибыть. Была середина дня, и никого там еще не было. Некоторые женщины обратились ко мне и сказали, что они должны покормить своих детей. Я их отпустил. Во второй половине дня, возможно, уже было 17.00, прибыла, наконец, комиссия; это были люди в черной форме СС. Офицер еще спросил меня, все ли здесь. Когда я ему сказал, что некоторых, которые хотели покормить своих детей, я отпустил, офицер мне сказал, что на это я не имел никакого права. Затем я со своими людьми, которые были откомандированы для этого задания, ушел домой. Это все, что я знаю. Я не слышал, что люди были расстреляны. Я еще только слышал, что было сказано: «кто ремесленник, отойти в сторону» […] Это был только один раз, когда мы должны были вести людей на регистрацию. Насколько я помню, у руководителя комиссии было три звезды в петлице […]
BArch B 162/17914, Bl. 1534-1537
Показания 14.6.1965 г. бывшего кандидата в офицеры в 13-м авиаотряде связи особого назначения Вильгельма Либе о расстрелах евреев в Белой Церкви
в августе 1941 г.
[…] С середины июля до середины/конца августа я со своим подразделением находился в Белой Церкви. Я знаю точно, что мы 15 августа еще были в Белой Церкви […] Мы располагались в институте наследственной биологии. Я еще тогда, так как меня это интересовало, беседовал с профессором института об изменении наследственных факторов. Я еще припоминаю, что тогдашний военный врач был врачом из Бад Мергентхейма. С ним я ходил по институту, чтобы найти запасные детали для рентгеновского аппарата. Когда мы ничего не нашли, мы вечером пошли прогуляться. Я знаю, что я однажды вечером проходил мимо территории казармы. Это была тыльная сторона этой территории. Перед маленьким домиком я увидел часового. Насколько я помню, с примкнутым штыком. Это был эсэсовец. Он был еще не старым человеком. Я полагаю, ему было лет 26. Этот часовой стоял у угла дома. Близ него сидели три молодые девушки. Одна из этих девушек справляла нужду, это мне особенно бросилось в глаза. Было ужасно смешно видеть, как этот эсэсовец охранял с примкнутым штыком эту девушку, в то время как она справляла нужду. По этому поводу девушки улыбались и хихикали. Часовой окликнул меня и сказал: «Вам здесь нечего делать, здесь происходит казнь». Я улыбнулся и сказал, имея в виду этих девушек: «Неужели девушек?» Я думал, что он скажет, что девушки к этому не имеют отношения, но он только сказал: «Вы можете посмотреть». Я ответил: «Премного благодарен». Затем я повернулся кругом, но мысли о казни не оставляли меня, и тогда я подошел поближе, чтобы увидеть, что происходит. Доступ на место казни был огражден стеной и в качестве входа служили высокие железные решетчатые ворота, которые были закрыты. Поэтому я не мог попасть на плац. С другими солдатами и штатскими я остался стоять у ворот и через решетку видел место казни. Оно находилось примерно в 80 метрах. Я увидел, что перед глубокой ямой стояли на коленях примерно 9 девушек или женщин. Они стояли на коленях лицом к яме. Другие 9 девушек ожидали у домика, у которого справляла нужду та девушка, которую охранял тот часовой СС. Меня особенно поразили спокойствие и дисциплина этих людей. За каждой девушкой, которые стояли на коленях перед могилой, находились по 2 стрелка. Стрелками были эсэсовцы. По приказу начальника они выстрелили в голову этих людей. Эти люди упали вперед в яму, если они были поражены. Часть опрокинулась. Было также видно, как у части людей разлетались черепа. Стрелки были отчасти забрызганы кровью. Они стреляли с расстояния примерно 5 метров. Это была ужасная картина. Я помню, что офицер СС стрелял из автомата в яму, при этом он шел по краю ямы. Он шел сначала по длинной, затем по короткой стороне, это была правая короткая сторона. Оттуда он также давал команды стрелять. Насколько я припоминаю, этот офицер СС в петлице имел три звезды и одну поперечную полоску. Это был крупный мужчина, я полагаю, ему было около 35 лет. После того как после казни железные ворота были открыты, я пошел к яме. Перед ямой были места, в которых собиралась кровь. В яму я не сходил. Яма была примерно 7-8 метров длиной, около 2 ¼ метра шириной, глубина ее, по моей оценке, первоначально была 4 метра. Когда я в тот день в нее заглянул, до края ямы было еще 2 ½ метра. В этой яме лежали слоями трупы. Трупы были присыпаны землей. Когда я стоял у ямы, этот офицер СС с тремя звездочками и поперечной полосой еще ходил у ямы и производил добивание. Когда он ушел, я видел, что они еще шевелились. В тот первый вечер я видел, как описанным мною способом были расстреляны примерно 162 человека. Их расстреливали по 9 человек, в то время как другие 9 должны были ждать, пока их не подведут к яме. Люди, которые должны быть расстреляны, двигались к этой яме процессией. Они шли строем, причем каждый человек должен был держать руки на плечах предыдущего человека. На смерть они шли спокойно. В течение всего времени, когда я наблюдал эти казни, я видел только двух плачущих женщин. Для меня это было непостижимо.
После того первого вечера я еще не раз проходил мимо того места. Казни происходили всегда вечером, около 18 часов. Я был примерно 6 недель в Белой Церкви и лично видел примерно 6 казней, о других я слышал, когда товарищи приходили домой и говорили: «Уже снова стреляют». В этих 6 казнях, которые я видел, могло быть расстреляно в совокупности около 900 человек […]
В тот первый вечер, когда я видел первый расстрел, в некотором удалении вокруг ямы в виде подковы сидело некоторое количество русских пленных и глядели. Жертвы были помещены в домике, который я уже описал. Я видел, что люди порой не хотели выходить […]
Я не могу не упомянуть, что солдаты, которые были в Белой Церкви, знали все, что происходит. Каждый вечер в течение всего времени моего там пребывания были слышны винтовочные выстрелы, хотя противника поблизости не было. Когда солдаты приходили домой, они говорили: «Опять были расстрелы». Это всегда был залповый огонь. Во время казней, которые я видел, уже описанным способом были расстреляны около 900 человек. Однако, судя по залповому огню, тому, что я видел и по свидетельству солдат расстреляны были около 3000 […]
BArch B 162/5653, Bl. 3059-3063
Из показаний на судебном процессе в Дармштадте 25.3.1968 г. бывшего военнослужащего люфтваффе Франца Пиллмайера
о расстрелах в Белой Церкви
[…] Я служил в 13-м подразделении люфтваффе особого назначения. Мы участвовали во всей войне с Россией. Осенью, примерно в сентябре-октябре 1941 г., мы обустраивали телефонный коммутатор люфтваффе в Белой Церкви. Однажды рано утром мы услышали треск выстрелов. Несколько наших людей пришли к нам и сказали «там наверху расстреливают людей». Я увидел грузовики, стоявшие перед каменным зданием. С этих грузовиков высаживали мужчин и женщин – как молодых, так и старых. От дома людей уводили на 20-30 метров, там была выкопана могила. Особенно мне запомнилось то, что когда людей вели к могиле, одна 25-летняя женщина с ребенком на руках о чем-то попросила одного эсэсовца, одного из тех, кто охранял людей и вел к могиле; о чем попросила, я не понял. Затем люди должны были стать на колени перед могилой, лицом к могиле, и сзади были застрелены. Я увидел, что у одного штатского была повязка на голове, так эту повязку буквально закружило в воздухе. Когда люди лежали в могиле, какой-то чин с автоматом пошел вдоль могилы и стрелял в могилу. Затем от грузовиков были приведены другие люди. Они были построены непосредственно у грузовиков и отведены эсэсовцами к могиле. Что это были эсэсовцы, мне было ясно, от нас, как и от армии не было ни одного человека. Расстрел меня достал, и я вновь вернулся в свое ведомство. Это был расстрел, который я лично видел. Был ли и кто расстрелян раньше, я не знаю. Я также не знаю, были ли еще другие расстрелы […]
Жертвы становились на колени перед ямой. Расстояние между стрелками и жертвами составляло примерно 10 метров; по жертвам стреляли несколько стрелков.
Я видел, как к яме была отведена группа из 8-10 человек. Бросилась в глаза женщина с примерно 4-летним ребенком на руках, которая о чем-то умоляла эсэсовца. Женщина и ребенок также были расстреляны.
Время, когда мы прибыли в Белую Церковь, я точно указать не могу, было позднее лето; я не могу сказать, был ли уже август […]
BArch B 162/17914, Bl. 1509-1511
Из показаний 12.2.1963 г. бывшего радиста в 295-й пехотной дивизии Франца Колера о расстрелах в Белой Церкви
[…] Как я уже показал, это было, насколько я помню, в первой половине дня в конце августа 1941 г., когда я обратил внимание на звуки выстрелов, которые многократно повторялись через определенные промежутки времени […] Меня заинтересовали эти звуки выстрелов, и я решил посмотреть, что происходит. Я пошел в том направлении, откуда я слышал эти выстрелы. Я шел максимум пять минут, то есть расстояние составляло только несколько сот метров. Идти было недалеко. Когда я подошел, я первым делом увидел людей в гражданской одежде, стоящих на коленях. Как только раздался треск, я увидел, как эти стоящие на коленях люди как по команде кувыркнулись. Вы будете смеяться оттого, что я так выразился, но это было мое первое впечатление. Затем эти люди исчезли из поля зрения. Это меня еще больше заинтересовало, и я захотел выяснить, что же здесь происходит. Поэтому я остался стоять и очень внимательно следил за дальнейшим процессом. Я заметил, что за каждым из стоявших на коленях человеком стояли два солдата в форме и притом в немецкой форме, вооруженные карабинами. Вскоре из одного сарая была вновь приведена группа из 10 человек. Группа состояла из мужчин и женщин и сопровождалась солдатами. Они были приведены к яме, где стояли те солдаты, которые стреляли из карабинов в приведенных людей. Приведенные люди должны были сначала стать на колени и притом лицом к яме. За этими жертвами стоял ряд стрелков из 20 человек и притом так, что за спиной каждой жертвы стояли два стрелка, которые дула своих карабинов держали примерно на уровне затылков жертв. Спустя короткое время я услышал звук выстрелов и все стоявшие на коленях упали в указанную яму […] Я еще точно помню, что я трижды видел, как цепь стрелков производила выстрел и женщины и мужчины падали в яму. Я также трижды видел, как этих людей приводили из находившегося поблизости сарая, который был удален от ямы примерно на 20 метров. Это происходило в такой очередности и после третьего раза стало тихо. Больше к яме не приводили никаких людей, и я также больше не слышал выстрелов. Тем временем я увидел, как к упомянутому сараю подъехали два грузовика и доставленные на них люди были отведены в сарай. Далее я помню, что после второго залпа в яму спрыгнули русские военнопленные в форме и вскоре вновь вылезли, то есть они не были расстреляны. Также после последнего залпа военнопленные еще раз спрыгнули в яму. После каждого залпа я видел, как один из солдат смотрел в яму и стрелял туда из пистолета. Все происходившее я наблюдал примерно четверть часа. Если меня спросят о точном времени, то я его уже назвать не могу. Я полагаю, что это было между 10 и 11 часами. Но звуки выстрелов я слышал уже примерно часом раньше. После того как я больше не слышал выстрелов и больше никаких людей не приводили к яме, я подошел ближе к месту казни, я даже подошел к самой яме. Я стоял перед ней и все увидел. Я полагаю, яма была размером с комнату – примерно 2 метра шириной, 8 метров длиной, ее глубину я не видел, так в яме друг на друге слоями лежали трупы. Головы трупов отчасти наполовину были снесены выстрелом, их лица неузнаваемы. Все представляло собой массу мозгов, плоти и крови. Все выглядело ужасно, поэтому я эту акцию помню до сих пор. Далее, близ ямы стояли 20 стрелков и сзади еще 3-4 эсэсовца. Я предполагаю, что эта небольшая группа из 3-4 человек состояла из офицеров и что среди них были офицеры, которые командовали. Лишь теперь я отчетливо увидел, что это были эсэсовцы, так как вблизи я увидел череп на их фуражках и петлицах. Их форма была полевой формой СС. Так как я в свое время не был знаком со званиями СС, я не могу сказать, какое звание было у этих людей. После того как я посмотрел в яму и увидел эту ужасную картину, это было для меня прямо-таки внутренней потребностью, что я спонтанно спросил одного из эсэсовцев из числа стрелков, почему эти люди должны были быть расстреляны. Я почувствовал несправедливость, точнее сказать, почувствовал, что здесь происходит что-то несправедливое, так как расстреляны были штатские. Прежде всего я всю эту акцию не могу забыть потому, что казнены были также женщины. Сколько в процентном отношении составляли женщины в общем количестве жертв, я сказать не могу; я не могу даже приблизительно определить этот процент. Я точно помню, что последний залп был произведен по группе из 10 человек. Мне это запомнилось потому, что среди них находился мужчина, который стоял на коленях перед ямой, держа за руки двух женщин. Это выглядело так, будто он держал под руку или свою жену и свою дочь или своих двух дочерей. Подлежащие расстрелу шли на смерть спокойно - без криков и воплей и без особого беспокойства. Из удаленного на 20 метров сарая они должны были слышать, как была расстреляна предыдущая группа. Хотя они это не видели, но все же слышали и таким образом могли предчувствовать свою судьбу. После того как они стали на колени перед ямой, они не могли не избежать мучений, увидев в яме своих расстрелянных сограждан. Как я уже упомянул, жертвы спокойно шли на смерть. Когда меня спросят, били ли или мучили приведенных людей перед расстрелом, то я могу ответить, что это не соответствует истине.
Теперь я более подробно остановлюсь на беседе с эсэсовцем, с которым я разговаривал и которого спросил, почему здесь происходит эта акция. На вопрос о причине этот эсэсовец ответил, что эти люди расстреляны по приказу «фюрера». Я еще стопроцентно знаю, что эсэсовец добавил, что у расстрелянных был тайный радиопередатчик, с помощью которого они поддерживали связь с русскими. Я спросил эсэсовца, что будет с детьми этих расстрелянных и кто о них позаботится. Он ответил, что у СС есть приказ расстрелять только людей от 14 до 60 лет, а дети расстрелянных будут казнены украинской милицией. Этот дополнительный вопрос я поставил не потому, что при этом не было никаких детей, а из-за возникшей у меня спонтанно мысли, что эти взрослые люди должны иметь детей. Когда эсэсовец сказал о «приказе фюрера», он первый раз упомянул о евреях. До этого я этих штатских евреями не считал. Об этом мне сказал только этот эсэсовец […] Далее я наблюдал и на основании этого наблюдения вынес мнение, что все производившие расстрел эсэсовцы были нервными. Я не думаю, что они с особой радостью выполняли это задание […]
Я должен добавить, что эту стрельбу в Белой Церкви я в тот же день слышал и во второй половине дня. Она была слышна точно так же, как и в первой половине дня. Я предполагаю, что теперь должны были быть расстреляны те лица, которые были привезены на двух грузовиках в первой половине дня во время моего наблюдения. Во всяком случае, во второй половине дня на месте расстрела я больше не был […]
BArch B 162/5645, Bl. 917-92
[…] Как я уже показал, это было, насколько я помню, в первой половине дня в конце августа 1941 г., когда я обратил внимание на звуки выстрелов, которые многократно повторялись через определенные промежутки времени […] Меня заинтересовали эти звуки выстрелов, и я решил посмотреть, что происходит. Я пошел в том направлении, откуда я слышал эти выстрелы. Я шел максимум пять минут, то есть расстояние составляло только несколько сот метров. Идти было недалеко. Когда я подошел, я первым делом увидел людей в гражданской одежде, стоящих на коленях. Как только раздался треск, я увидел, как эти стоящие на коленях люди как по команде кувыркнулись. Вы будете смеяться оттого, что я так выразился, но это было мое первое впечатление. Затем эти люди исчезли из поля зрения. Это меня еще больше заинтересовало, и я захотел выяснить, что же здесь происходит. Поэтому я остался стоять и очень внимательно следил за дальнейшим процессом. Я заметил, что за каждым из стоявших на коленях человеком стояли два солдата в форме и притом в немецкой форме, вооруженные карабинами. Вскоре из одного сарая была вновь приведена группа из 10 человек. Группа состояла из мужчин и женщин и сопровождалась солдатами. Они были приведены к яме, где стояли те солдаты, которые стреляли из карабинов в приведенных людей. Приведенные люди должны были сначала стать на колени и притом лицом к яме. За этими жертвами стоял ряд стрелков из 20 человек и притом так, что за спиной каждой жертвы стояли два стрелка, которые дула своих карабинов держали примерно на уровне затылков жертв. Спустя короткое время я услышал звук выстрелов и все стоявшие на коленях упали в указанную яму […] Я еще точно помню, что я трижды видел, как цепь стрелков производила выстрел и женщины и мужчины падали в яму. Я также трижды видел, как этих людей приводили из находившегося поблизости сарая, который был удален от ямы примерно на 20 метров. Это происходило в такой очередности и после третьего раза стало тихо. Больше к яме не приводили никаких людей, и я также больше не слышал выстрелов. Тем временем я увидел, как к упомянутому сараю подъехали два грузовика и доставленные на них люди были отведены в сарай. Далее я помню, что после второго залпа в яму спрыгнули русские военнопленные в форме и вскоре вновь вылезли, то есть они не были расстреляны. Также после последнего залпа военнопленные еще раз спрыгнули в яму. После каждого залпа я видел, как один из солдат смотрел в яму и стрелял туда из пистолета. Все происходившее я наблюдал примерно четверть часа. Если меня спросят о точном времени, то я его уже назвать не могу. Я полагаю, что это было между 10 и 11 часами. Но звуки выстрелов я слышал уже примерно часом раньше. После того как я больше не слышал выстрелов и больше никаких людей не приводили к яме, я подошел ближе к месту казни, я даже подошел к самой яме. Я стоял перед ней и все увидел. Я полагаю, яма была размером с комнату – примерно 2 метра шириной, 8 метров длиной, ее глубину я не видел, так в яме друг на друге слоями лежали трупы. Головы трупов отчасти наполовину были снесены выстрелом, их лица неузнаваемы. Все представляло собой массу мозгов, плоти и крови. Все выглядело ужасно, поэтому я эту акцию помню до сих пор. Далее, близ ямы стояли 20 стрелков и сзади еще 3-4 эсэсовца. Я предполагаю, что эта небольшая группа из 3-4 человек состояла из офицеров и что среди них были офицеры, которые командовали. Лишь теперь я отчетливо увидел, что это были эсэсовцы, так как вблизи я увидел череп на их фуражках и петлицах. Их форма была полевой формой СС. Так как я в свое время не был знаком со званиями СС, я не могу сказать, какое звание было у этих людей. После того как я посмотрел в яму и увидел эту ужасную картину, это было для меня прямо-таки внутренней потребностью, что я спонтанно спросил одного из эсэсовцев из числа стрелков, почему эти люди должны были быть расстреляны. Я почувствовал несправедливость, точнее сказать, почувствовал, что здесь происходит что-то несправедливое, так как расстреляны были штатские. Прежде всего я всю эту акцию не могу забыть потому, что казнены были также женщины. Сколько в процентном отношении составляли женщины в общем количестве жертв, я сказать не могу; я не могу даже приблизительно определить этот процент. Я точно помню, что последний залп был произведен по группе из 10 человек. Мне это запомнилось потому, что среди них находился мужчина, который стоял на коленях перед ямой, держа за руки двух женщин. Это выглядело так, будто он держал под руку или свою жену и свою дочь или своих двух дочерей. Подлежащие расстрелу шли на смерть спокойно - без криков и воплей и без особого беспокойства. Из удаленного на 20 метров сарая они должны были слышать, как была расстреляна предыдущая группа. Хотя они это не видели, но все же слышали и таким образом могли предчувствовать свою судьбу. После того как они стали на колени перед ямой, они не могли не избежать мучений, увидев в яме своих расстрелянных сограждан. Как я уже упомянул, жертвы спокойно шли на смерть. Когда меня спросят, били ли или мучили приведенных людей перед расстрелом, то я могу ответить, что это не соответствует истине.
Теперь я более подробно остановлюсь на беседе с эсэсовцем, с которым я разговаривал и которого спросил, почему здесь происходит эта акция. На вопрос о причине этот эсэсовец ответил, что эти люди расстреляны по приказу «фюрера». Я еще стопроцентно знаю, что эсэсовец добавил, что у расстрелянных был тайный радиопередатчик, с помощью которого они поддерживали связь с русскими. Я спросил эсэсовца, что будет с детьми этих расстрелянных и кто о них позаботится. Он ответил, что у СС есть приказ расстрелять только людей от 14 до 60 лет, а дети расстрелянных будут казнены украинской милицией. Этот дополнительный вопрос я поставил не потому, что при этом не было никаких детей, а из-за возникшей у меня спонтанно мысли, что эти взрослые люди должны иметь детей. Когда эсэсовец сказал о «приказе фюрера», он первый раз упомянул о евреях. До этого я этих штатских евреями не считал. Об этом мне сказал только этот эсэсовец […] Далее я наблюдал и на основании этого наблюдения вынес мнение, что все производившие расстрел эсэсовцы были нервными. Я не думаю, что они с особой радостью выполняли это задание […]
Я должен добавить, что эту стрельбу в Белой Церкви я в тот же день слышал и во второй половине дня. Она была слышна точно так же, как и в первой половине дня. Я предполагаю, что теперь должны были быть расстреляны те лица, которые были привезены на двух грузовиках в первой половине дня во время моего наблюдения. Во всяком случае, во второй половине дня на месте расстрела я больше не был […]
BArch B 162/5645, Bl. 917-92
Из заявления анонимного лица в «Центральное бюро по раскрытию нацистских преступлений» в Людвигсбурге 5.12.1966 г. расстрелах в Белой Церкв
Анализируя мои дневники из России, я натолкнулся на следующие детали:
[…] 19, 20 и 21 августа 1941 г. я в качестве сопровождающего транспорта взвода по подвозу продовольствия был в Белой Церкви […] Во время этого вызванного транспортными трудностями пребывания я во второй половине дня 21.8.1941 г. обнаружил следующее.
Анализируя мои дневники из России, я натолкнулся на следующие детали:
[…] 19, 20 и 21 августа 1941 г. я в качестве сопровождающего транспорта взвода по подвозу продовольствия был в Белой Церкви […] Во время этого вызванного транспортными трудностями пребывания я во второй половине дня 21.8.1941 г. обнаружил следующее.
Обратив внимание на раздающиеся с интервалами винтовочные залпы, которые как раз были слышны, я подошел к выше обозначенным ямам. Там на земле лежали примерно 500-800 евреев всех возрастов, мужчины, женщины и дети, с узлами, которые позволяли заключить, что им обещали, что их вывезут; перед примерно 3 глубокими ямами стояли примерно по 5 стрелков.
|
Сначала должны были по вызову выйти мужчины, они становились на краю ямы и по команде «огонь» были расстреляны. У ямы взад-вперед ходил один из офицеров и стрелял из автомата во все, что еще шевелилось в яме. Жертвы в основном сами падали в яму. На стрелках была маскировочная одежда, отдававшие приказы офицеры и унтер-офицеры были, насколько я еще знаю, в форме полицейского полка. Один из евреев пытался бежать, но сразу был сзади застрелен и с мертвыми брошен в яму. Представитель евреев попросил хотя бы записать личные данные расстрелянных, но без успеха. Узлы должны были быть сданы раньше. После мужчин настала очередь женщин без детей. Прежде чем были расстреляны женщины с детьми, я был опознан как не принадлежащий к полиции и должен был бежать. Это было примерно в 16.00. […]
BArch B 162/5664, Bl. 183a, 183b
Из показаний 16.4.1975 г. бывшего кандидата в офицеры (штабсфельдфебеля) и офицера для поручений в 415-м батальоне земельных стрелков (Landesschützen-Bataillon 415) Алоиза Цвада (Alois Zwad) о расстрелах в Белой Церкви
[…] Я полагаю, был конец августа 1941 г., когда мы продвинулись в Белую Церковь. Здесь одна рота 415-го батальона приняла охрану транзитного лагеря военнопленных[1]. Остальные роты батальона прочесывали окрестные леса в поисках рассеянных русских подразделений или солдат […]
Однажды появился комендант лагеря с несколькими эсэсовцами и передал им отряд пленных (около десяти), которые были снабжены лопатами. Эта команда под контролем эсэсовцев вырыла близ стоящего в стороне небольшого дома внутри лагеря, но вне зоны пленных большую яму. Под вечер прибыли два крытых грузовика под охраной других эсэсовцев, высадили лиц в штатском и отвели их в дом, находящийся близ ямы. Эсэсовцы остались охранять этот дом. На следующее утро приехал грузовик с эсэсовцами, которые были вооружены винтовками. Дом и яма были оцеплены в значительной окружности, также для караула. Затем через короткие интервалы стали раздаваться винтовочные залпы. Спустя некоторое время был затребован отряд пленных, которые должны были засыпать землей трупы, находившиеся в яме. Постовой караула со своей караульной вышки видел происходившее и потом сообщил, что была произведена казнь примерно 30-35 лиц в штатском, среди них также несколько женщин […]
BArch B 162/5672, Bl. 198
Из показаний 21.4.1975 г. бывшего мотоциклиста-связного 4-й роты 415-го батальона земельных стрелков Мельхиора Зетца (Melchior Setz) о расстрелах в Белой Церкви
[…] Я еще сегодня хорошо помню, как во время моего пребывания в Белой Церкви член 1-й или 2-й роты по имени Пауль Грюнер рассказал мне о массовых казнях и также показал массовую могилу, заметив, должен же я когда-то увидеть, что тут происходит. Он привел меня к находившейся поблизости яме примерно от 1,5 до 2 метров шириной и примерно 15 метров длиной, в которой накануне вечером произошла казнь. Трупы уже были засыпаны землей. На краю ямы я увидел череп ребенка. Грюнер рассказал мне, что в этом месте постоянно происходят расстрелы отобранных русских комиссаров из дулага 170, а также старых людей, в том числе женщин. Среди убитых находились также дети. Перед казнью жертвы должны раздеться. Их по очереди расстреливали из автоматов и затем засыпали землей, после чего в этой же яме позднее производились новые расстрелы […]
BArch B 162/5672, Bl. 188
Донесение католического дивизионного священника при 295-й пехотной дивизии д-ра Ройсса от 20 августа 1941 г.
295-й пехотной дивизии
сообщаю:
Сегодня во второй половине дня, около 14.30, к евангелическому дивизионному священнику и ко мне пришли военные священники Тевес и Вильчек, военный госпиталь 4/607, и сообщили следующее:
Немецкие солдаты обратили их внимание на то, что в одном доме в невыносимых условиях заперты еврейские дети в возрасте от нескольких месяцев до 5 или 6 лет, чьи родители будто бы расстреляны; их охраняет украинская самоохрана. В окрестностях дома постоянно слышны стоны детей. Тогда они сами отправились туда, нашли подтверждение этому факту, но не увидели военнослужащих ни вермахта, ни других ведомств, которые здесь ответственно заботились о порядке или осуществляли охрану. Присутствовал только в качестве зрителей ряд немецких солдат, которые выразили своё негодование этими обстоятельствами. Они попросили нас сообщить нашему ведомству об этом деле.
Чтобы можно было составить точное сообщение – описанный инцидент порождал подозрение, что речь идет о самоуправстве украинской милиции – я в сопровождении обоих военных священников и евангелического дивизионного священника, обер-священника вермахта Корнмана, пошел в этот дом и обнаружил следующее:
Во дворе перед домом, у которого были отчетливо слышны плач и стоны детей, находился часовой украинской милиции с винтовкой, ряд немецких солдат и несколько молодых украинских девушек. Мы сразу беспрепятственно прошли в дом и обнаружили в двух помещениях около 90 (у меня было время подсчитать) детей в возрасте от нескольких месяцев до 5,6 или 7 лет. Какого-либо немецкого надзора со стороны вермахта или другого немецкого ведомства не было.
Некоторое количество немецких солдат, среди них унтер-офицер санитарной службы, при нашем приходе осматривали условия содержания детей. Кроме того, как раз подошел полевой жандарм из ортскомендатуры или фельдкомендатуры, который сказал, что он только пришел, чтобы расследовать случай грабежа, будто бы совершенного часовым украинской милиции.
Оба помещения, в которых размещались дети – к ним примыкало пустое третье помещение – были в очень грязном состоянии. Дети лежали или сидели на полу, который был покрыт их выделениями. Мухи сидели большей частью на ногах и животах частично полуодетых детей. Несколько детей постарше (2,3,4 года) соскребали со стен известку и ели её. Двое мужчин, по внешнему виду евреи, пытались убрать в комнатах. Воздух был ужасно спертым, маленькие дети, особенно те, которым было лишь несколько месяцев, постоянно стонали и плакали. Производившие осмотр солдаты, также как и мы, были потрясены этими невероятными условиями и выражали свое сильное негодование. В другом помещении, попасть в которое можно было через окно одной из детских комнат, находилось некоторое количество женщин и больших детей, кажется, евреев. В это помещение я не входил. В еще одном помещении были заперты несколько женщин, среди них женщина с маленьким ребенком на руках; по словам часового – украинского юноши в возрасте 16-17 лет, вооруженного палкой, - относительно них будто бы еще не было установлено, евреи ли они.
Когда мы вышли во двор, там происходил спор между вышеупомянутым полевым жандармом и украинским часовым, который охранял дом; этот часовой подозревался в грабеже, а также он уничтожил несколько удостоверений, которые немецкие военные ведомства выдали другим украинцам (речь шла о нескольких женщинах). На земле еще валялись обрывки. Полевой жандарм разоружил украинского часового, велел его увести и ушел сам.
Присутствовавшие немецкие солдаты, которые были во дворе, рассказали нам, что они здесь расквартированы (в доме поблизости) и со вчерашней второй половины дня слышат беспрерывный плач детей. Под вечер вчерашнего дня уже уехали 3 грузовика с детьми. При этом присутствовал чиновник СД. Шофер грузовика им рассказал, что это дети уже расстрелянных евреев и евреек, которых теперь также повезли на расстрел; расстреливает детей украинская милиция. Находящиеся в доме дети также должны быть расстреляны. Солдаты выражали сильнейшее негодование условиями, в которых находились дети; один из них еще упомянул, что у него самого дети дома. Так как не было никакого немецкого надзора, я потребовал от солдат, чтобы больше никто, особенно никто из населения, не входил в дом, чтобы об этом больше не было разговоров.
Тем временем помещения с детьми осмотрел неизвестный мне обер-врач вермахта и заявил мне, что срочно необходимо доставить туда воду; положение таково, что следует считаться с опасностью вспышки эпидемии.
Так как дом и дети не имеют немецкого часового или надзора и с тамошними условиями в любое время могут ознакомиться немецкие солдаты – как это уже происходило и вызывало негодование и критику – я докладываю об этом деле моему вышестоящему ведомству.
Groscurth H. Tagebücher eines Abwehroffiziers 1938-1940. Stuttgart 1970, S. 538-539
Донесение 1-го офицера штаба 295-й пехотной дивизии подполковника Гельмута Гроскурта от 21 августа 1941 г.
Отчет о событиях в Белой Церкви 20.8.41.
20.8. около 16.00 ко мне явились оба дивизионных священника и сообщили, что в одном доме города лежат около 90 еврейских детей, которые заперты без всякой пищи и воды около 24 часов. На основании сообщения священников военного госпиталя они ознакомились с условиями. Они являются невыносимыми, попытка побудить ортскоменданта вмешаться осталась безуспешной. Дивизионные священники сообщили, что обстоятельства требуют срочной помощи, так как дом посещают многочисленные солдаты и санитарные условия могут иметь опасные последствия, как подтвердил главный врач военного госпиталя.
В связи с этим сообщением я в 16.30 с офицером для поручений обер-лейтенантом Шпёрхазе, дивизионным священником д-ром Ройссом и переводчиком зондерфюрером Тишуком отправился в дом, который находится в переулке, примерно в 50 м от улицы. Дом был виден с улицы, слышался плач детей. Во дворе стояли около 20 унтер-офицеров и рядовых. Часового перед домом не было. По двору слонялись несколько вооруженных украинцев. Дети лежали на подоконниках, окна не были открыты. В вестибюле первого этажа стоял украинский часовой, который немедленно открыл дверь в комнаты, в которых находились дети. В 3 соединенных между собой помещениях находился еще один украинский часовой. Помещения были заполнены около 90 детьми и несколькими женщинами. В самой задней комнате, в которой лежали почти исключительно младенцы, женщина производила уборку. В остальных комнатах царила неописуемая грязь. Вокруг лежали тряпки, пеленки, нечистоты. Бесчисленные мухи покрывали частично голых детей. Почти все дети плакали или стонали. Вонь была невыносимой. Одна говорящая по-немецки женщина утверждала, что она совершенно невиновна, никогда не интересовалась политикой и не является еврейкой.
Тем временем пришел обершарфюрер СД, которого я спросил, что будет с детьми. Он сказал, что родственники детей расстреляны, и что дети также должны быть устранены. Не высказывая своего мнения, я отправился в ортскомендатуру и потребовал от коменданта объяснений. Он объявил себя некомпетентным, на известные ему мероприятия СД он не имеет никакого влияния, он предложил обсудить дело с фельдкомендантом, подполковником Ридлем. Я отправился к нему в сопровождении ортскоменданта и 01. Фельдкомендант сказал, что начальник зондеркоманды у него был, информировал его о своем задании, и оно выполняется с ведома фельдкоменданта. На распоряжения оберштурмфюрера он не имеет никакого влияния. Я спросил фельдкоменданта, считает ли он, что оберштурмфюрер имеет приказ высшего ведомства устранить также детей, мне об этом ничего не известно. Фельдкомендант возразил, что он убежден в правильности и необходимости этого приказа. Тогда я потребовал оцепить дом так, чтобы войска не имели возможности наблюдать эти события, которые уже вызвали сильную критику среди частей, так как расквартированные поблизости солдаты всю ночь слышали плач детей. Далее я потребовал, чтобы вывоз на расстрел был произведен незаметно. Я заявил, что готов предоставить в распоряжение части дивизии, если караула фельдкомендатуры будет недостаточно. Далее я заявил, что немедленно информирую группу армий для получения решения, следует ли продолжать расстрел детей. (Некоторое количество детей по сведениям фельдкоменданта уже было устранено днем ранее и притом украинской милицией по распоряжению СД).
Фельдкомендант согласился с этим урегулированием и подчеркнул, что командир дивизии является старшим гарнизонным начальником и может отдавать все необходимые распоряжения. Пока не будет иметься решения группы армий он «задержит» выполнение дальнейших мероприятий, но потребовал срочно письменный приказ. У меня было намерение прервать мероприятия, так как я считал, что вывоз детей состоится лишь в вечерние часы, а к этому времени будет иметься решение группы армий. Мне было ясно, что остановка мероприятий приведет к осложнениям с политическими ведомствами, и я хотел этого по-возможности избежать. Но фельдкомендант заявил, что вывоз детей состоится очень скоро. Тогда я распорядился, чтобы фельдкомендант сообщил начальнику зондеркоманды, что он должен отложить вывоз до решения группы армий.
Сам я не хотел идти к начальнику зондеркоманды, чтобы как можно быстрее связаться с группой армий. Я полагал, что, учитывая принципиальное значение этого вопроса, группа армий должна быть немедленно информирована и сама дивизия не может принять решение. Iа группы армий, с которым я немедленно связался, заявил, что делом должна заниматься АОК 6. С тамошним Ia долгое время нельзя было связаться. Решение г-на командующего он смог получить только вечером. Тем временем ко мне явился оберштурмфюрер Хэфнер, начальник зондеркоманды, и потребовал подтверждения переданного ему приказа дивизии. Он выпрашивал письменный приказ. В этом я ему отказал, заметив, что окончательное решение ожидается в скором времени. Он заявил менее воинственным тоном, что об этом распоряжении должен доложить своему начальнику. Он имеет ясный приказ осуществить мероприятия. На это я заявил, что настаиваю на своем распоряжении и в случае необходимости силой добьюсь его выполнения. Я еще раз категорически заявил, что мне известны указания политических ведомств, но в интересах поддержания воинской дисциплины я должен требовать осуществления мероприятий в подходящей форме. Решение армии ожидается.
В 19.00 я доложил г-ну командиру дивизии об инциденте и принятых до сих пор мерах, которые он одобрил.
Около 20.00 поступило решение армии отложить дальнейшее выполнение. Тем временем под вечер один грузовик уже был загружен детьми и стоял у дома. Фельдкомендант был немедленно информирован 01, оберштурмфюрер был вызван 01 в штаб дивизии, где я передал ему указание армии. Офицер штаба дивизии проконтролировал выполнение и предписанное тем временем фельдкомендантом оцепление. В это оцепление частично были назначены украинцы с винтовками без удостоверений. Это оцепление украинцами было заменено немецкими солдатами. Фельдкомендант тем временем позаботился о воде и хлебе для детей.
21.8. около 11.00 появился гауптман Люляй (офицер абвера, АОК 6) со штандартенфюрером Блобелем и оберштурмфюрером Хэфнером для предписанного армией совещания. Оно состоялось у фельдкоменданта. Гауптман Люляй перед прибытием в дивизию осмотрел местность, но в дом и место размещения детей не входил. Я изложил требование дивизии и категорически указал на то, что вмешательство дивизии было вызвано исключительно способом выполнения. Штандартенфюрер и оберштурмфюрер признали технические недостатки и заявили, что теперь положение вещей приводит к тому, чтобы найти форму быстрого окончания. Он собственно теперь не в состоянии осуществить задуманный расстрел. Фельдкомендант заявил, что первое сообщение сделали дивизионные священники. На это гауптман Люляй заметил, что хотя он евангелический христианин, однако считает, что священникам лучше заботиться о душах солдат. Из формы и способа высказываний как фельдкоменданта, так и гауптмана Люляя следовало, что они, во-первых, ставят под сомнение правдивость дивизионных священников, во-вторых, что дело они рассматривают как «вынюхивание, чтобы что-нибудь найти». Они считают сообщение преувеличением и следствием любопытного вмешательства дивизионных священников. Штандартенфюрер на это ничего не сказал. Я вместе с 01 отбросил это неслыханное подозрение, так как дивизионные священники сначала посчитали, что речь идет о самоуправстве украинцев, которые однажды в Золочеве заставили дивизию вмешаться. Затем в ходе совещания фельдкомендант попытался перевести дело в идеологическую область и устроить дискуссию по принципиальным вопросам. Он заявил, что уничтожение еврейских женщин и детей считает крайне необходимым, все равно в какой форме оно проводится. Он несколько раз подчеркнул, что меры дивизии без нужды задержали устранение детей на 24 часа. К этому мнению присоединился штандартенфюрер и добавил, что будет лучше, если подразделение, которое пронюхало, само произведет расстрелы, и чтобы командиры, которые задержали мероприятия, сами возглавили это подразделение. Я в спокойной форме отверг этот замысел, не высказав своего мнения, так как хотел избежать личной резкости. При обсуждении мер, которые следовало предпринять, штандартенфюрер заявил, что командующий признает необходимость устранения детей и хочет его осуществить, поскольку в данном случае эти мероприятия уже начаты. Правильность этого мнения командующего мне уже подтвердил Ic АОК 6.
Затем обсуждались подробности осуществления расстрелов. Они должны быть произведены до вечера 22.8. Я в этом обсуждении не участвовал. Требуемые мною меры по обереганию войск будут осуществлены.
После совещания гауптман Люляй доложил г-ну командиру дивизии о его результатах.
Заключительные замечания.
1. Командиры должны прививать войскам чисто солдатские взгляды, не допускать насилия и жестокости по отношению к безоружному населению. Они целиком и полностью разделяют строжайшие меры против франктирёров. Но в данном случае речь идет о мерах против женщин и детей, которые ничем не отличаются от зверств противника, которые постоянно становятся известны войскам. Нельзя избежать того, что об этом будет сообщено на Родину и что это будет там сравниваться со львовскими зверствами. Войска ожидают вмешательства своих офицеров. Особенно это имеет значение для старых женатых людей. Поэтому офицер, уважая свое подразделение, вынужден вмешиваться, если подобные события разыгрываются на глазах у всех. Для поддержания воинской дисциплины необходимо, чтобы все подобные мероприятия осуществлялись в стороне от войск.
2. Осуществление расстрелов не привлекло бы внимание, если бы фельдкомендатура и ортскомендатура приняли необходимые меры по обереганию войск. Инциденты возникли из-за полного устранения обоих комендантов. Во время переговоров сложилось впечатление, что все казни объясняются предложением фельдкоменданта. Из расстрела всего еврейства города неизбежно вытекала необходимость устранения еврейских детей, прежде всего младенцев. Это должно было быть сделано сразу же с устранением родителей, чтобы предотвратить эти бесчеловечные мучения. Иное размещение детей фельдкомендантом и оберштурмфюрером было объявлено невозможным, причем фельдкомендант неоднократно заявлял, что это отродье должно быть истреблено.
Groscurth H. Op. cit., S. 534-537.
Замечания к отчету 295-й див. о событиях в Белой Церкви командующего 6-й армией генерал-фельдмаршала фон Рейхенау от 26 августа 1941 г.
Отчет скрывает факт, что дивизия сама распорядилась прервать казнь и затем попросила на это согласия армии.
Сразу после телефонного запроса дивизии я после переговоров со штандартенфюрером Блобелем отложил выполнение казни, так как она была предписана не целесообразным способом. Я дал задание, чтобы утром 21.8. штандартенфюрер Блобель и представитель командования армии отправились в Белую Церковь, чтобы проверить обстоятельства. В принципе я решил, что начатая акция должна быть проведена целесообразным способом.
В заключительных замечаниях имеется предложение: «Но в данном случае речь идет о мерах против женщин и детей, которые ничем не отличаются от зверств противника, которые постоянно становятся известны войскам».
Я считаю это утверждение неверным и в высшей степени неуместным и нецелесообразным. К тому же оно содержится в открытом письме, которое прошло через многие руки.
Отчету вообще лучше было бы не появляться.
Groscurt H. Op. cit., S. 541.
Из показаний 28.6.1965 г. бывшего шофера в ЗК 4а Юлиуса Бауэра
[…] Однажды, это могло быть в августе 1941 г., я должен был везти Блобеля на упомянутое место события. Мы тогда дислоцировались или в Житомире или в Звягеле. Во время поездки в Белую Церковь Блобель мне рассказал, что командующий 6-й армией, генерал-фельдмаршал фон Рейхенау приказал провести там спецакцию. Подробности этой акции он мне не рассказал; спросить об этом я не решился. У какого здания я высадил Блобеля, я уже не знаю. Спустя короткое время, примерно через полчаса, он вернулся. Во время его отсутствия я сидел в машине. Когда Блобель пошел в то здание (описать его сегодня я уже не могу), я услышал выстрелы. Это был непрерывный огонь, так как выстрелы я слышал и после возвращения Блобеля. Я не пошел в здание, так как мне участие, даже только присутствие на месте казни, было неприятно. Блобель потом ничего не сказал мне о том, что среди жертв были и дети. На настоятельный опрос я заявляю, что на месте казни я видел офицера связи ЗК 4а со штабом 6-й армии оберштурмфюрера Августа Хэфнера. Так как я в дом не заходил, я мог видеть Хэфнера только у машины, которая стояла возле дома. Он или ожидал прибытия Блобеля или мы прибыли к тому же самому времени. Я не могу определенно сказать, приехал ли Хэфнер туда на второй машине или он сидел в моей машине… Что я точно помню, так это то, что я видел Хэфнера у так называемого места события. Участников казни (оцепление и стрелков) я не видел… Кто возил Хэфнера, я в данный момент сказать не могу. Когда мне назвали фамилию Хёфер, то я могу подтвердить, что он был шофером Хэфнера. Он имел звание шарфюрера, имя его, по всей видимости, было Фриц. Если я еще правильно помню, он был родом из Нижней Саксонии. Он был примерно моего возраста. Был ли он также на названном месте казни, я уже не знаю […]
BArch B 162/5653, Bl. 3188-3190
Из показаний бывшего переводчика в зондеркоманде 4а
Йоганнеса Матерны
а) 25.4.1966 г.:
[…] Я был в Белой Церкви в одной подкоманде, которой руководил Хэфнер. Насколько я помню, в этой команде были Кайзер и Пушман и переводчик Нико. Нико был личным переводчиком Хэфнера. Я сам занимался допросом сторонников Бандеры. Однажды на улице ко мне обратился один подполковник. Он был венцем. Он использовал обращение «господин партайгеноссе». Он спросил меня, являюсь ли я членом ЗК 4а. Я ответил утвердительно. Он сказал, происходит нечто ужасное. Расстреливают еврейских детей. Весь город говорит о том, что в одном пустующем доме размещены еврейские дети, родители которых уже расстреляны. Я сам говорил с украинскими женщинами, которые давали детям молоко и прочую пищу. Дети должны были там жить несколько дней. Я отвел этого подполковника по его требованию к Хэфнеру. Хэфнер вернулся с подполковником, и мы поехали в штаб, который находился в особняке с большой верандой. Я видел из машины, что Хэфнер стоял вытянувшись на веранде и явно получал от генерала разнос. Хэфнер вернулся и сказал, что генерал запретил дальнейшие расстрелы. Насколько мне известно, Хэфнер не передал запрет дальнейших расстрелов украинской милиции, а отправился к командующему 6-й армией, который будто бы одобрил приказ о расстреле. Позднее я узнал, что дети были расстреляны. Я точно помню, что Хэфнер, возвращаясь от генерала, сказал: «Теперь я поеду к Рейхенау». Я также знаю, что сначала этот расстрел должен был произвести один молодой унтер-офицер со своими людьми, но они отказались […]
BArch B 162/19206, Bl. 1335-1336
б) 6.2.1968 г. на судебном процессе в Дармштадте:
[…] В Белой Церкви евреи уже были расстреляны, когда я туда прибыл. Руководителем команды был Хэфнер. Я был ему придан в качестве переводчика. Был ли я там сразу, я уже не знаю. Был еще один переводчик по имени Нико. Городская управа Белой Церкви приняла осиротевших еврейских детей. Они были размещены в одном пустующем доме. Добрые люди заботились о них, ухаживали и кормили. Однажды Хэфнер сказал мне: «Украинцы должны расстрелять еврейских детей. Пойдите и посмотрите, что там творится». Я пошел. Когда я еще недалеко ушел, я встретил подполковника вермахта. Я припоминаю, что он говорил на венском диалекте. Он обратился ко мне со словами «господин партайгеноссе», «не могли бы Вы отвести меня к своему начальнику». Я сделал это, и подполковник говорил с господином Хэфнером. После этого Хэфнер уехал, я поехал с ним. Мы поехали к одному немецкому генералу, который занимал руководящую должность. Здание, в котором размещался штаб, было в саду. Господин Хэфнер пошел туда и я видел из машины, что генерал устроил господину Хэфнеру хорошую головомойку. Хэфнер только сказал «да», сел в машину и затем сказал: «Господа, теперь мне еще нужно к господину фон Рейхенау». Я не думаю, что Хэфнер сказал, что он там должен быть. Он сказал только, что ему туда нужно. Из его поведения и характера задания, которое он мне дал, я заключаю, что не господин Хэфнер, а кто-то другой должен быть инициатором этого расстрела детей.
Было ли детей 100, я сказать не могу. Возможно, мне во время прежнего допроса была названа цифра 100, и я сказал, что детей могло быть 100.
Мне ничего не известно о том, что этих детей должны расстрелять эсэсовцы. Хэфнер сказал мне как-то, что молодые эсэсовцы, которые там находились, вообще отказались производить расстрелы, не только этих детей.
Я припоминаю, что также Кайзер и Пушман были в этой команде. Теперь я также вспоминаю, что расстрелы должны быть прекращены. Но я думаю, что было совершенно бессмысленно идти теперь к украинцам, так как казнь могла быть уже закончена. Поскольку это протоколируется, я это сказал следователю. Я в этом твердо убежден и могу с чистой совестью сказать, что Хэфнер послал меня с заданием разведать, действительно ли слух, что дети будут расстреляны, является правдивым […]
Расстрел детей в самой команде с господином Хэфнером не обсуждался. Это замечание, что эсэсовцы отказались производит расстрелы, относится к расстрелам вообще. Это были молодые люди, которые стремились на фронт и не хотели здесь рассиживаться […]
BArch B 162/17912, Bl. 1167-1169
[1] В Белой Церкви с 1.8. до 11.9.1941 г. находился дулаг 170 (BArch B 162/5672, Bl. 160). Комендантом лагеря в то время был подполковник фон Доноп
[…] Я полагаю, был конец августа 1941 г., когда мы продвинулись в Белую Церковь. Здесь одна рота 415-го батальона приняла охрану транзитного лагеря военнопленных[1]. Остальные роты батальона прочесывали окрестные леса в поисках рассеянных русских подразделений или солдат […]
Однажды появился комендант лагеря с несколькими эсэсовцами и передал им отряд пленных (около десяти), которые были снабжены лопатами. Эта команда под контролем эсэсовцев вырыла близ стоящего в стороне небольшого дома внутри лагеря, но вне зоны пленных большую яму. Под вечер прибыли два крытых грузовика под охраной других эсэсовцев, высадили лиц в штатском и отвели их в дом, находящийся близ ямы. Эсэсовцы остались охранять этот дом. На следующее утро приехал грузовик с эсэсовцами, которые были вооружены винтовками. Дом и яма были оцеплены в значительной окружности, также для караула. Затем через короткие интервалы стали раздаваться винтовочные залпы. Спустя некоторое время был затребован отряд пленных, которые должны были засыпать землей трупы, находившиеся в яме. Постовой караула со своей караульной вышки видел происходившее и потом сообщил, что была произведена казнь примерно 30-35 лиц в штатском, среди них также несколько женщин […]
BArch B 162/5672, Bl. 198
Из показаний 21.4.1975 г. бывшего мотоциклиста-связного 4-й роты 415-го батальона земельных стрелков Мельхиора Зетца (Melchior Setz) о расстрелах в Белой Церкви
[…] Я еще сегодня хорошо помню, как во время моего пребывания в Белой Церкви член 1-й или 2-й роты по имени Пауль Грюнер рассказал мне о массовых казнях и также показал массовую могилу, заметив, должен же я когда-то увидеть, что тут происходит. Он привел меня к находившейся поблизости яме примерно от 1,5 до 2 метров шириной и примерно 15 метров длиной, в которой накануне вечером произошла казнь. Трупы уже были засыпаны землей. На краю ямы я увидел череп ребенка. Грюнер рассказал мне, что в этом месте постоянно происходят расстрелы отобранных русских комиссаров из дулага 170, а также старых людей, в том числе женщин. Среди убитых находились также дети. Перед казнью жертвы должны раздеться. Их по очереди расстреливали из автоматов и затем засыпали землей, после чего в этой же яме позднее производились новые расстрелы […]
BArch B 162/5672, Bl. 188
Донесение католического дивизионного священника при 295-й пехотной дивизии д-ра Ройсса от 20 августа 1941 г.
295-й пехотной дивизии
сообщаю:
Сегодня во второй половине дня, около 14.30, к евангелическому дивизионному священнику и ко мне пришли военные священники Тевес и Вильчек, военный госпиталь 4/607, и сообщили следующее:
Немецкие солдаты обратили их внимание на то, что в одном доме в невыносимых условиях заперты еврейские дети в возрасте от нескольких месяцев до 5 или 6 лет, чьи родители будто бы расстреляны; их охраняет украинская самоохрана. В окрестностях дома постоянно слышны стоны детей. Тогда они сами отправились туда, нашли подтверждение этому факту, но не увидели военнослужащих ни вермахта, ни других ведомств, которые здесь ответственно заботились о порядке или осуществляли охрану. Присутствовал только в качестве зрителей ряд немецких солдат, которые выразили своё негодование этими обстоятельствами. Они попросили нас сообщить нашему ведомству об этом деле.
Чтобы можно было составить точное сообщение – описанный инцидент порождал подозрение, что речь идет о самоуправстве украинской милиции – я в сопровождении обоих военных священников и евангелического дивизионного священника, обер-священника вермахта Корнмана, пошел в этот дом и обнаружил следующее:
Во дворе перед домом, у которого были отчетливо слышны плач и стоны детей, находился часовой украинской милиции с винтовкой, ряд немецких солдат и несколько молодых украинских девушек. Мы сразу беспрепятственно прошли в дом и обнаружили в двух помещениях около 90 (у меня было время подсчитать) детей в возрасте от нескольких месяцев до 5,6 или 7 лет. Какого-либо немецкого надзора со стороны вермахта или другого немецкого ведомства не было.
Некоторое количество немецких солдат, среди них унтер-офицер санитарной службы, при нашем приходе осматривали условия содержания детей. Кроме того, как раз подошел полевой жандарм из ортскомендатуры или фельдкомендатуры, который сказал, что он только пришел, чтобы расследовать случай грабежа, будто бы совершенного часовым украинской милиции.
Оба помещения, в которых размещались дети – к ним примыкало пустое третье помещение – были в очень грязном состоянии. Дети лежали или сидели на полу, который был покрыт их выделениями. Мухи сидели большей частью на ногах и животах частично полуодетых детей. Несколько детей постарше (2,3,4 года) соскребали со стен известку и ели её. Двое мужчин, по внешнему виду евреи, пытались убрать в комнатах. Воздух был ужасно спертым, маленькие дети, особенно те, которым было лишь несколько месяцев, постоянно стонали и плакали. Производившие осмотр солдаты, также как и мы, были потрясены этими невероятными условиями и выражали свое сильное негодование. В другом помещении, попасть в которое можно было через окно одной из детских комнат, находилось некоторое количество женщин и больших детей, кажется, евреев. В это помещение я не входил. В еще одном помещении были заперты несколько женщин, среди них женщина с маленьким ребенком на руках; по словам часового – украинского юноши в возрасте 16-17 лет, вооруженного палкой, - относительно них будто бы еще не было установлено, евреи ли они.
Когда мы вышли во двор, там происходил спор между вышеупомянутым полевым жандармом и украинским часовым, который охранял дом; этот часовой подозревался в грабеже, а также он уничтожил несколько удостоверений, которые немецкие военные ведомства выдали другим украинцам (речь шла о нескольких женщинах). На земле еще валялись обрывки. Полевой жандарм разоружил украинского часового, велел его увести и ушел сам.
Присутствовавшие немецкие солдаты, которые были во дворе, рассказали нам, что они здесь расквартированы (в доме поблизости) и со вчерашней второй половины дня слышат беспрерывный плач детей. Под вечер вчерашнего дня уже уехали 3 грузовика с детьми. При этом присутствовал чиновник СД. Шофер грузовика им рассказал, что это дети уже расстрелянных евреев и евреек, которых теперь также повезли на расстрел; расстреливает детей украинская милиция. Находящиеся в доме дети также должны быть расстреляны. Солдаты выражали сильнейшее негодование условиями, в которых находились дети; один из них еще упомянул, что у него самого дети дома. Так как не было никакого немецкого надзора, я потребовал от солдат, чтобы больше никто, особенно никто из населения, не входил в дом, чтобы об этом больше не было разговоров.
Тем временем помещения с детьми осмотрел неизвестный мне обер-врач вермахта и заявил мне, что срочно необходимо доставить туда воду; положение таково, что следует считаться с опасностью вспышки эпидемии.
Так как дом и дети не имеют немецкого часового или надзора и с тамошними условиями в любое время могут ознакомиться немецкие солдаты – как это уже происходило и вызывало негодование и критику – я докладываю об этом деле моему вышестоящему ведомству.
Groscurth H. Tagebücher eines Abwehroffiziers 1938-1940. Stuttgart 1970, S. 538-539
Донесение 1-го офицера штаба 295-й пехотной дивизии подполковника Гельмута Гроскурта от 21 августа 1941 г.
Отчет о событиях в Белой Церкви 20.8.41.
20.8. около 16.00 ко мне явились оба дивизионных священника и сообщили, что в одном доме города лежат около 90 еврейских детей, которые заперты без всякой пищи и воды около 24 часов. На основании сообщения священников военного госпиталя они ознакомились с условиями. Они являются невыносимыми, попытка побудить ортскоменданта вмешаться осталась безуспешной. Дивизионные священники сообщили, что обстоятельства требуют срочной помощи, так как дом посещают многочисленные солдаты и санитарные условия могут иметь опасные последствия, как подтвердил главный врач военного госпиталя.
В связи с этим сообщением я в 16.30 с офицером для поручений обер-лейтенантом Шпёрхазе, дивизионным священником д-ром Ройссом и переводчиком зондерфюрером Тишуком отправился в дом, который находится в переулке, примерно в 50 м от улицы. Дом был виден с улицы, слышался плач детей. Во дворе стояли около 20 унтер-офицеров и рядовых. Часового перед домом не было. По двору слонялись несколько вооруженных украинцев. Дети лежали на подоконниках, окна не были открыты. В вестибюле первого этажа стоял украинский часовой, который немедленно открыл дверь в комнаты, в которых находились дети. В 3 соединенных между собой помещениях находился еще один украинский часовой. Помещения были заполнены около 90 детьми и несколькими женщинами. В самой задней комнате, в которой лежали почти исключительно младенцы, женщина производила уборку. В остальных комнатах царила неописуемая грязь. Вокруг лежали тряпки, пеленки, нечистоты. Бесчисленные мухи покрывали частично голых детей. Почти все дети плакали или стонали. Вонь была невыносимой. Одна говорящая по-немецки женщина утверждала, что она совершенно невиновна, никогда не интересовалась политикой и не является еврейкой.
Тем временем пришел обершарфюрер СД, которого я спросил, что будет с детьми. Он сказал, что родственники детей расстреляны, и что дети также должны быть устранены. Не высказывая своего мнения, я отправился в ортскомендатуру и потребовал от коменданта объяснений. Он объявил себя некомпетентным, на известные ему мероприятия СД он не имеет никакого влияния, он предложил обсудить дело с фельдкомендантом, подполковником Ридлем. Я отправился к нему в сопровождении ортскоменданта и 01. Фельдкомендант сказал, что начальник зондеркоманды у него был, информировал его о своем задании, и оно выполняется с ведома фельдкоменданта. На распоряжения оберштурмфюрера он не имеет никакого влияния. Я спросил фельдкоменданта, считает ли он, что оберштурмфюрер имеет приказ высшего ведомства устранить также детей, мне об этом ничего не известно. Фельдкомендант возразил, что он убежден в правильности и необходимости этого приказа. Тогда я потребовал оцепить дом так, чтобы войска не имели возможности наблюдать эти события, которые уже вызвали сильную критику среди частей, так как расквартированные поблизости солдаты всю ночь слышали плач детей. Далее я потребовал, чтобы вывоз на расстрел был произведен незаметно. Я заявил, что готов предоставить в распоряжение части дивизии, если караула фельдкомендатуры будет недостаточно. Далее я заявил, что немедленно информирую группу армий для получения решения, следует ли продолжать расстрел детей. (Некоторое количество детей по сведениям фельдкоменданта уже было устранено днем ранее и притом украинской милицией по распоряжению СД).
Фельдкомендант согласился с этим урегулированием и подчеркнул, что командир дивизии является старшим гарнизонным начальником и может отдавать все необходимые распоряжения. Пока не будет иметься решения группы армий он «задержит» выполнение дальнейших мероприятий, но потребовал срочно письменный приказ. У меня было намерение прервать мероприятия, так как я считал, что вывоз детей состоится лишь в вечерние часы, а к этому времени будет иметься решение группы армий. Мне было ясно, что остановка мероприятий приведет к осложнениям с политическими ведомствами, и я хотел этого по-возможности избежать. Но фельдкомендант заявил, что вывоз детей состоится очень скоро. Тогда я распорядился, чтобы фельдкомендант сообщил начальнику зондеркоманды, что он должен отложить вывоз до решения группы армий.
Сам я не хотел идти к начальнику зондеркоманды, чтобы как можно быстрее связаться с группой армий. Я полагал, что, учитывая принципиальное значение этого вопроса, группа армий должна быть немедленно информирована и сама дивизия не может принять решение. Iа группы армий, с которым я немедленно связался, заявил, что делом должна заниматься АОК 6. С тамошним Ia долгое время нельзя было связаться. Решение г-на командующего он смог получить только вечером. Тем временем ко мне явился оберштурмфюрер Хэфнер, начальник зондеркоманды, и потребовал подтверждения переданного ему приказа дивизии. Он выпрашивал письменный приказ. В этом я ему отказал, заметив, что окончательное решение ожидается в скором времени. Он заявил менее воинственным тоном, что об этом распоряжении должен доложить своему начальнику. Он имеет ясный приказ осуществить мероприятия. На это я заявил, что настаиваю на своем распоряжении и в случае необходимости силой добьюсь его выполнения. Я еще раз категорически заявил, что мне известны указания политических ведомств, но в интересах поддержания воинской дисциплины я должен требовать осуществления мероприятий в подходящей форме. Решение армии ожидается.
В 19.00 я доложил г-ну командиру дивизии об инциденте и принятых до сих пор мерах, которые он одобрил.
Около 20.00 поступило решение армии отложить дальнейшее выполнение. Тем временем под вечер один грузовик уже был загружен детьми и стоял у дома. Фельдкомендант был немедленно информирован 01, оберштурмфюрер был вызван 01 в штаб дивизии, где я передал ему указание армии. Офицер штаба дивизии проконтролировал выполнение и предписанное тем временем фельдкомендантом оцепление. В это оцепление частично были назначены украинцы с винтовками без удостоверений. Это оцепление украинцами было заменено немецкими солдатами. Фельдкомендант тем временем позаботился о воде и хлебе для детей.
21.8. около 11.00 появился гауптман Люляй (офицер абвера, АОК 6) со штандартенфюрером Блобелем и оберштурмфюрером Хэфнером для предписанного армией совещания. Оно состоялось у фельдкоменданта. Гауптман Люляй перед прибытием в дивизию осмотрел местность, но в дом и место размещения детей не входил. Я изложил требование дивизии и категорически указал на то, что вмешательство дивизии было вызвано исключительно способом выполнения. Штандартенфюрер и оберштурмфюрер признали технические недостатки и заявили, что теперь положение вещей приводит к тому, чтобы найти форму быстрого окончания. Он собственно теперь не в состоянии осуществить задуманный расстрел. Фельдкомендант заявил, что первое сообщение сделали дивизионные священники. На это гауптман Люляй заметил, что хотя он евангелический христианин, однако считает, что священникам лучше заботиться о душах солдат. Из формы и способа высказываний как фельдкоменданта, так и гауптмана Люляя следовало, что они, во-первых, ставят под сомнение правдивость дивизионных священников, во-вторых, что дело они рассматривают как «вынюхивание, чтобы что-нибудь найти». Они считают сообщение преувеличением и следствием любопытного вмешательства дивизионных священников. Штандартенфюрер на это ничего не сказал. Я вместе с 01 отбросил это неслыханное подозрение, так как дивизионные священники сначала посчитали, что речь идет о самоуправстве украинцев, которые однажды в Золочеве заставили дивизию вмешаться. Затем в ходе совещания фельдкомендант попытался перевести дело в идеологическую область и устроить дискуссию по принципиальным вопросам. Он заявил, что уничтожение еврейских женщин и детей считает крайне необходимым, все равно в какой форме оно проводится. Он несколько раз подчеркнул, что меры дивизии без нужды задержали устранение детей на 24 часа. К этому мнению присоединился штандартенфюрер и добавил, что будет лучше, если подразделение, которое пронюхало, само произведет расстрелы, и чтобы командиры, которые задержали мероприятия, сами возглавили это подразделение. Я в спокойной форме отверг этот замысел, не высказав своего мнения, так как хотел избежать личной резкости. При обсуждении мер, которые следовало предпринять, штандартенфюрер заявил, что командующий признает необходимость устранения детей и хочет его осуществить, поскольку в данном случае эти мероприятия уже начаты. Правильность этого мнения командующего мне уже подтвердил Ic АОК 6.
Затем обсуждались подробности осуществления расстрелов. Они должны быть произведены до вечера 22.8. Я в этом обсуждении не участвовал. Требуемые мною меры по обереганию войск будут осуществлены.
После совещания гауптман Люляй доложил г-ну командиру дивизии о его результатах.
Заключительные замечания.
1. Командиры должны прививать войскам чисто солдатские взгляды, не допускать насилия и жестокости по отношению к безоружному населению. Они целиком и полностью разделяют строжайшие меры против франктирёров. Но в данном случае речь идет о мерах против женщин и детей, которые ничем не отличаются от зверств противника, которые постоянно становятся известны войскам. Нельзя избежать того, что об этом будет сообщено на Родину и что это будет там сравниваться со львовскими зверствами. Войска ожидают вмешательства своих офицеров. Особенно это имеет значение для старых женатых людей. Поэтому офицер, уважая свое подразделение, вынужден вмешиваться, если подобные события разыгрываются на глазах у всех. Для поддержания воинской дисциплины необходимо, чтобы все подобные мероприятия осуществлялись в стороне от войск.
2. Осуществление расстрелов не привлекло бы внимание, если бы фельдкомендатура и ортскомендатура приняли необходимые меры по обереганию войск. Инциденты возникли из-за полного устранения обоих комендантов. Во время переговоров сложилось впечатление, что все казни объясняются предложением фельдкоменданта. Из расстрела всего еврейства города неизбежно вытекала необходимость устранения еврейских детей, прежде всего младенцев. Это должно было быть сделано сразу же с устранением родителей, чтобы предотвратить эти бесчеловечные мучения. Иное размещение детей фельдкомендантом и оберштурмфюрером было объявлено невозможным, причем фельдкомендант неоднократно заявлял, что это отродье должно быть истреблено.
Groscurth H. Op. cit., S. 534-537.
Замечания к отчету 295-й див. о событиях в Белой Церкви командующего 6-й армией генерал-фельдмаршала фон Рейхенау от 26 августа 1941 г.
Отчет скрывает факт, что дивизия сама распорядилась прервать казнь и затем попросила на это согласия армии.
Сразу после телефонного запроса дивизии я после переговоров со штандартенфюрером Блобелем отложил выполнение казни, так как она была предписана не целесообразным способом. Я дал задание, чтобы утром 21.8. штандартенфюрер Блобель и представитель командования армии отправились в Белую Церковь, чтобы проверить обстоятельства. В принципе я решил, что начатая акция должна быть проведена целесообразным способом.
В заключительных замечаниях имеется предложение: «Но в данном случае речь идет о мерах против женщин и детей, которые ничем не отличаются от зверств противника, которые постоянно становятся известны войскам».
Я считаю это утверждение неверным и в высшей степени неуместным и нецелесообразным. К тому же оно содержится в открытом письме, которое прошло через многие руки.
Отчету вообще лучше было бы не появляться.
Groscurt H. Op. cit., S. 541.
Из показаний 28.6.1965 г. бывшего шофера в ЗК 4а Юлиуса Бауэра
[…] Однажды, это могло быть в августе 1941 г., я должен был везти Блобеля на упомянутое место события. Мы тогда дислоцировались или в Житомире или в Звягеле. Во время поездки в Белую Церковь Блобель мне рассказал, что командующий 6-й армией, генерал-фельдмаршал фон Рейхенау приказал провести там спецакцию. Подробности этой акции он мне не рассказал; спросить об этом я не решился. У какого здания я высадил Блобеля, я уже не знаю. Спустя короткое время, примерно через полчаса, он вернулся. Во время его отсутствия я сидел в машине. Когда Блобель пошел в то здание (описать его сегодня я уже не могу), я услышал выстрелы. Это был непрерывный огонь, так как выстрелы я слышал и после возвращения Блобеля. Я не пошел в здание, так как мне участие, даже только присутствие на месте казни, было неприятно. Блобель потом ничего не сказал мне о том, что среди жертв были и дети. На настоятельный опрос я заявляю, что на месте казни я видел офицера связи ЗК 4а со штабом 6-й армии оберштурмфюрера Августа Хэфнера. Так как я в дом не заходил, я мог видеть Хэфнера только у машины, которая стояла возле дома. Он или ожидал прибытия Блобеля или мы прибыли к тому же самому времени. Я не могу определенно сказать, приехал ли Хэфнер туда на второй машине или он сидел в моей машине… Что я точно помню, так это то, что я видел Хэфнера у так называемого места события. Участников казни (оцепление и стрелков) я не видел… Кто возил Хэфнера, я в данный момент сказать не могу. Когда мне назвали фамилию Хёфер, то я могу подтвердить, что он был шофером Хэфнера. Он имел звание шарфюрера, имя его, по всей видимости, было Фриц. Если я еще правильно помню, он был родом из Нижней Саксонии. Он был примерно моего возраста. Был ли он также на названном месте казни, я уже не знаю […]
BArch B 162/5653, Bl. 3188-3190
Из показаний бывшего переводчика в зондеркоманде 4а
Йоганнеса Матерны
а) 25.4.1966 г.:
[…] Я был в Белой Церкви в одной подкоманде, которой руководил Хэфнер. Насколько я помню, в этой команде были Кайзер и Пушман и переводчик Нико. Нико был личным переводчиком Хэфнера. Я сам занимался допросом сторонников Бандеры. Однажды на улице ко мне обратился один подполковник. Он был венцем. Он использовал обращение «господин партайгеноссе». Он спросил меня, являюсь ли я членом ЗК 4а. Я ответил утвердительно. Он сказал, происходит нечто ужасное. Расстреливают еврейских детей. Весь город говорит о том, что в одном пустующем доме размещены еврейские дети, родители которых уже расстреляны. Я сам говорил с украинскими женщинами, которые давали детям молоко и прочую пищу. Дети должны были там жить несколько дней. Я отвел этого подполковника по его требованию к Хэфнеру. Хэфнер вернулся с подполковником, и мы поехали в штаб, который находился в особняке с большой верандой. Я видел из машины, что Хэфнер стоял вытянувшись на веранде и явно получал от генерала разнос. Хэфнер вернулся и сказал, что генерал запретил дальнейшие расстрелы. Насколько мне известно, Хэфнер не передал запрет дальнейших расстрелов украинской милиции, а отправился к командующему 6-й армией, который будто бы одобрил приказ о расстреле. Позднее я узнал, что дети были расстреляны. Я точно помню, что Хэфнер, возвращаясь от генерала, сказал: «Теперь я поеду к Рейхенау». Я также знаю, что сначала этот расстрел должен был произвести один молодой унтер-офицер со своими людьми, но они отказались […]
BArch B 162/19206, Bl. 1335-1336
б) 6.2.1968 г. на судебном процессе в Дармштадте:
[…] В Белой Церкви евреи уже были расстреляны, когда я туда прибыл. Руководителем команды был Хэфнер. Я был ему придан в качестве переводчика. Был ли я там сразу, я уже не знаю. Был еще один переводчик по имени Нико. Городская управа Белой Церкви приняла осиротевших еврейских детей. Они были размещены в одном пустующем доме. Добрые люди заботились о них, ухаживали и кормили. Однажды Хэфнер сказал мне: «Украинцы должны расстрелять еврейских детей. Пойдите и посмотрите, что там творится». Я пошел. Когда я еще недалеко ушел, я встретил подполковника вермахта. Я припоминаю, что он говорил на венском диалекте. Он обратился ко мне со словами «господин партайгеноссе», «не могли бы Вы отвести меня к своему начальнику». Я сделал это, и подполковник говорил с господином Хэфнером. После этого Хэфнер уехал, я поехал с ним. Мы поехали к одному немецкому генералу, который занимал руководящую должность. Здание, в котором размещался штаб, было в саду. Господин Хэфнер пошел туда и я видел из машины, что генерал устроил господину Хэфнеру хорошую головомойку. Хэфнер только сказал «да», сел в машину и затем сказал: «Господа, теперь мне еще нужно к господину фон Рейхенау». Я не думаю, что Хэфнер сказал, что он там должен быть. Он сказал только, что ему туда нужно. Из его поведения и характера задания, которое он мне дал, я заключаю, что не господин Хэфнер, а кто-то другой должен быть инициатором этого расстрела детей.
Было ли детей 100, я сказать не могу. Возможно, мне во время прежнего допроса была названа цифра 100, и я сказал, что детей могло быть 100.
Мне ничего не известно о том, что этих детей должны расстрелять эсэсовцы. Хэфнер сказал мне как-то, что молодые эсэсовцы, которые там находились, вообще отказались производить расстрелы, не только этих детей.
Я припоминаю, что также Кайзер и Пушман были в этой команде. Теперь я также вспоминаю, что расстрелы должны быть прекращены. Но я думаю, что было совершенно бессмысленно идти теперь к украинцам, так как казнь могла быть уже закончена. Поскольку это протоколируется, я это сказал следователю. Я в этом твердо убежден и могу с чистой совестью сказать, что Хэфнер послал меня с заданием разведать, действительно ли слух, что дети будут расстреляны, является правдивым […]
Расстрел детей в самой команде с господином Хэфнером не обсуждался. Это замечание, что эсэсовцы отказались производит расстрелы, относится к расстрелам вообще. Это были молодые люди, которые стремились на фронт и не хотели здесь рассиживаться […]
BArch B 162/17912, Bl. 1167-1169
[1] В Белой Церкви с 1.8. до 11.9.1941 г. находился дулаг 170 (BArch B 162/5672, Bl. 160). Комендантом лагеря в то время был подполковник фон Доноп
показаний 16.4.1975 г. бывшего кандидата в офицеры (штабсфельдфебеля) и офицера для поручений в 415-м батальоне земельных стрелков (Landesschützen-Bataillon 415) Алоиза Цвада (Alois Zwad) о расстрелах в Белой Церкви
[…] Я полагаю, был конец августа 1941 г., когда мы продвинулись в Белую Церковь. Здесь одна рота 415-го батальона приняла охрану транзитного лагеря военнопленных[1]. Остальные роты батальона прочесывали окрестные леса в поисках рассеянных русских подразделений или солдат […]
Однажды появился комендант лагеря с несколькими эсэсовцами и передал им отряд пленных (около десяти), которые были снабжены лопатами. Эта команда под контролем эсэсовцев вырыла близ стоящего в стороне небольшого дома внутри лагеря, но вне зоны пленных большую яму. Под вечер прибыли два крытых грузовика под охраной других эсэсовцев, высадили лиц в штатском и отвели их в дом, находящийся близ ямы. Эсэсовцы остались охранять этот дом. На следующее утро приехал грузовик с эсэсовцами, которые были вооружены винтовками. Дом и яма были оцеплены в значительной окружности, также для караула. Затем через короткие интервалы стали раздаваться винтовочные залпы. Спустя некоторое время был затребован отряд пленных, которые должны были засыпать землей трупы, находившиеся в яме. Постовой караула со своей караульной вышки видел происходившее и потом сообщил, что была произведена казнь примерно 30-35 лиц в штатском, среди них также несколько женщин […]
BArch B 162/5672, Bl. 198
Из показаний 21.4.1975 г. бывшего мотоциклиста-связного 4-й роты 415-го батальона земельных стрелков Мельхиора Зетца (Melchior Setz)
о расстрелах в Белой Церкви
[…] Я еще сегодня хорошо помню, как во время моего пребывания в Белой Церкви член 1-й или 2-й роты по имени Пауль Грюнер рассказал мне о массовых казнях и также показал массовую могилу, заметив, должен же я когда-то увидеть, что тут происходит. Он привел меня к находившейся поблизости яме примерно от 1,5 до 2 метров шириной и примерно 15 метров длиной, в которой накануне вечером произошла казнь. Трупы уже были засыпаны землей. На краю ямы я увидел череп ребенка. Грюнер рассказал мне, что в этом месте постоянно происходят расстрелы отобранных русских комиссаров из дулага 170, а также старых людей, в том числе женщин. Среди убитых находились также дети. Перед казнью жертвы должны раздеться. Их по очереди расстреливали из автоматов и затем засыпали землей, после чего в этой же яме позднее производились новые расстрелы […]
BArch B 162/5672, Bl. 188
Донесение католического дивизионного священника при 295-й пехотной дивизии д-ра Ройсса от 20 августа 1941 г.
295-й пехотной дивизии
сообщаю:
Сегодня во второй половине дня, около 14.30, к евангелическому дивизионному священнику и ко мне пришли военные священники Тевес и Вильчек, военный госпиталь 4/607, и сообщили следующее:
Немецкие солдаты обратили их внимание на то, что в одном доме в невыносимых условиях заперты еврейские дети в возрасте от нескольких месяцев до 5 или 6 лет, чьи родители будто бы расстреляны; их охраняет украинская самоохрана. В окрестностях дома постоянно слышны стоны детей. Тогда они сами отправились туда, нашли подтверждение этому факту, но не увидели военнослужащих ни вермахта, ни других ведомств, которые здесь ответственно заботились о порядке или осуществляли охрану. Присутствовал только в качестве зрителей ряд немецких солдат, которые выразили своё негодование этими обстоятельствами. Они попросили нас сообщить нашему ведомству об этом деле.
Чтобы можно было составить точное сообщение – описанный инцидент порождал подозрение, что речь идет о самоуправстве украинской милиции – я в сопровождении обоих военных священников и евангелического дивизионного священника, обер-священника вермахта Корнмана, пошел в этот дом и обнаружил следующее:
Во дворе перед домом, у которого были отчетливо слышны плач и стоны детей, находился часовой украинской милиции с винтовкой, ряд немецких солдат и несколько молодых украинских девушек. Мы сразу беспрепятственно прошли в дом и обнаружили в двух помещениях около 90 (у меня было время подсчитать) детей в возрасте от нескольких месяцев до 5,6 или 7 лет. Какого-либо немецкого надзора со стороны вермахта или другого немецкого ведомства не было.
Некоторое количество немецких солдат, среди них унтер-офицер санитарной службы, при нашем приходе осматривали условия содержания детей. Кроме того, как раз подошел полевой жандарм из ортскомендатуры или фельдкомендатуры, который сказал, что он только пришел, чтобы расследовать случай грабежа, будто бы совершенного часовым украинской милиции.
Оба помещения, в которых размещались дети – к ним примыкало пустое третье помещение – были в очень грязном состоянии. Дети лежали или сидели на полу, который был покрыт их выделениями. Мухи сидели большей частью на ногах и животах частично полуодетых детей. Несколько детей постарше (2,3,4 года) соскребали со стен известку и ели её. Двое мужчин, по внешнему виду евреи, пытались убрать в комнатах. Воздух был ужасно спертым, маленькие дети, особенно те, которым было лишь несколько месяцев, постоянно стонали и плакали. Производившие осмотр солдаты, также как и мы, были потрясены этими невероятными условиями и выражали свое сильное негодование. В другом помещении, попасть в которое можно было через окно одной из детских комнат, находилось некоторое количество женщин и больших детей, кажется, евреев. В это помещение я не входил. В еще одном помещении были заперты несколько женщин, среди них женщина с маленьким ребенком на руках; по словам часового – украинского юноши в возрасте 16-17 лет, вооруженного палкой, - относительно них будто бы еще не было установлено, евреи ли они.
Когда мы вышли во двор, там происходил спор между вышеупомянутым полевым жандармом и украинским часовым, который охранял дом; этот часовой подозревался в грабеже, а также он уничтожил несколько удостоверений, которые немецкие военные ведомства выдали другим украинцам (речь шла о нескольких женщинах). На земле еще валялись обрывки. Полевой жандарм разоружил украинского часового, велел его увести и ушел сам.
Присутствовавшие немецкие солдаты, которые были во дворе, рассказали нам, что они здесь расквартированы (в доме поблизости) и со вчерашней второй половины дня слышат беспрерывный плач детей. Под вечер вчерашнего дня уже уехали 3 грузовика с детьми. При этом присутствовал чиновник СД. Шофер грузовика им рассказал, что это дети уже расстрелянных евреев и евреек, которых теперь также повезли на расстрел; расстреливает детей украинская милиция. Находящиеся в доме дети также должны быть расстреляны. Солдаты выражали сильнейшее негодование условиями, в которых находились дети; один из них еще упомянул, что у него самого дети дома. Так как не было никакого немецкого надзора, я потребовал от солдат, чтобы больше никто, особенно никто из населения, не входил в дом, чтобы об этом больше не было разговоров.
Тем временем помещения с детьми осмотрел неизвестный мне обер-врач вермахта и заявил мне, что срочно необходимо доставить туда воду; положение таково, что следует считаться с опасностью вспышки эпидемии.
Так как дом и дети не имеют немецкого часового или надзора и с тамошними условиями в любое время могут ознакомиться немецкие солдаты – как это уже происходило и вызывало негодование и критику – я докладываю об этом деле моему вышестоящему ведомству.
Groscurth H. Tagebücher eines Abwehroffiziers 1938-1940. Stuttgart 1970, S. 538-539
Донесение 1-го офицера штаба 295-й пехотной дивизии подполковника Гельмута Гроскурта от 21 августа 1941 г.
Отчет о событиях в Белой Церкви 20.8.41.
20.8. около 16.00 ко мне явились оба дивизионных священника и сообщили, что в одном доме города лежат около 90 еврейских детей, которые заперты без всякой пищи и воды около 24 часов. На основании сообщения священников военного госпиталя они ознакомились с условиями. Они являются невыносимыми, попытка побудить ортскоменданта вмешаться осталась безуспешной. Дивизионные священники сообщили, что обстоятельства требуют срочной помощи, так как дом посещают многочисленные солдаты и санитарные условия могут иметь опасные последствия, как подтвердил главный врач военного госпиталя.
В связи с этим сообщением я в 16.30 с офицером для поручений обер-лейтенантом Шпёрхазе, дивизионным священником д-ром Ройссом и переводчиком зондерфюрером Тишуком отправился в дом, который находится в переулке, примерно в 50 м от улицы. Дом был виден с улицы, слышался плач детей. Во дворе стояли около 20 унтер-офицеров и рядовых. Часового перед домом не было. По двору слонялись несколько вооруженных украинцев. Дети лежали на подоконниках, окна не были открыты. В вестибюле первого этажа стоял украинский часовой, который немедленно открыл дверь в комнаты, в которых находились дети. В 3 соединенных между собой помещениях находился еще один украинский часовой. Помещения были заполнены около 90 детьми и несколькими женщинами. В самой задней комнате, в которой лежали почти исключительно младенцы, женщина производила уборку. В остальных комнатах царила неописуемая грязь. Вокруг лежали тряпки, пеленки, нечистоты. Бесчисленные мухи покрывали частично голых детей. Почти все дети плакали или стонали. Вонь была невыносимой. Одна говорящая по-немецки женщина утверждала, что она совершенно невиновна, никогда не интересовалась политикой и не является еврейкой.
Тем временем пришел обершарфюрер СД, которого я спросил, что будет с детьми. Он сказал, что родственники детей расстреляны, и что дети также должны быть устранены. Не высказывая своего мнения, я отправился в ортскомендатуру и потребовал от коменданта объяснений. Он объявил себя некомпетентным, на известные ему мероприятия СД он не имеет никакого влияния, он предложил обсудить дело с фельдкомендантом, подполковником Ридлем. Я отправился к нему в сопровождении ортскоменданта и 01. Фельдкомендант сказал, что начальник зондеркоманды у него был, информировал его о своем задании, и оно выполняется с ведома фельдкоменданта. На распоряжения оберштурмфюрера он не имеет никакого влияния. Я спросил фельдкоменданта, считает ли он, что оберштурмфюрер имеет приказ высшего ведомства устранить также детей, мне об этом ничего не известно. Фельдкомендант возразил, что он убежден в правильности и необходимости этого приказа. Тогда я потребовал оцепить дом так, чтобы войска не имели возможности наблюдать эти события, которые уже вызвали сильную критику среди частей, так как расквартированные поблизости солдаты всю ночь слышали плач детей. Далее я потребовал, чтобы вывоз на расстрел был произведен незаметно. Я заявил, что готов предоставить в распоряжение части дивизии, если караула фельдкомендатуры будет недостаточно. Далее я заявил, что немедленно информирую группу армий для получения решения, следует ли продолжать расстрел детей. (Некоторое количество детей по сведениям фельдкоменданта уже было устранено днем ранее и притом украинской милицией по распоряжению СД).
Фельдкомендант согласился с этим урегулированием и подчеркнул, что командир дивизии является старшим гарнизонным начальником и может отдавать все необходимые распоряжения. Пока не будет иметься решения группы армий он «задержит» выполнение дальнейших мероприятий, но потребовал срочно письменный приказ. У меня было намерение прервать мероприятия, так как я считал, что вывоз детей состоится лишь в вечерние часы, а к этому времени будет иметься решение группы армий. Мне было ясно, что остановка мероприятий приведет к осложнениям с политическими ведомствами, и я хотел этого по-возможности избежать. Но фельдкомендант заявил, что вывоз детей состоится очень скоро. Тогда я распорядился, чтобы фельдкомендант сообщил начальнику зондеркоманды, что он должен отложить вывоз до решения группы армий.
Сам я не хотел идти к начальнику зондеркоманды, чтобы как можно быстрее связаться с группой армий. Я полагал, что, учитывая принципиальное значение этого вопроса, группа армий должна быть немедленно информирована и сама дивизия не может принять решение. Iа группы армий, с которым я немедленно связался, заявил, что делом должна заниматься АОК 6. С тамошним Ia долгое время нельзя было связаться. Решение г-на командующего он смог получить только вечером. Тем временем ко мне явился оберштурмфюрер Хэфнер, начальник зондеркоманды, и потребовал подтверждения переданного ему приказа дивизии. Он выпрашивал письменный приказ. В этом я ему отказал, заметив, что окончательное решение ожидается в скором времени. Он заявил менее воинственным тоном, что об этом распоряжении должен доложить своему начальнику. Он имеет ясный приказ осуществить мероприятия. На это я заявил, что настаиваю на своем распоряжении и в случае необходимости силой добьюсь его выполнения. Я еще раз категорически заявил, что мне известны указания политических ведомств, но в интересах поддержания воинской дисциплины я должен требовать осуществления мероприятий в подходящей форме. Решение армии ожидается.
В 19.00 я доложил г-ну командиру дивизии об инциденте и принятых до сих пор мерах, которые он одобрил.
Около 20.00 поступило решение армии отложить дальнейшее выполнение. Тем временем под вечер один грузовик уже был загружен детьми и стоял у дома. Фельдкомендант был немедленно информирован 01, оберштурмфюрер был вызван 01 в штаб дивизии, где я передал ему указание армии. Офицер штаба дивизии проконтролировал выполнение и предписанное тем временем фельдкомендантом оцепление. В это оцепление частично были назначены украинцы с винтовками без удостоверений. Это оцепление украинцами было заменено немецкими солдатами. Фельдкомендант тем временем позаботился о воде и хлебе для детей.
21.8. около 11.00 появился гауптман Люляй (офицер абвера, АОК 6) со штандартенфюрером Блобелем и оберштурмфюрером Хэфнером для предписанного армией совещания. Оно состоялось у фельдкоменданта. Гауптман Люляй перед прибытием в дивизию осмотрел местность, но в дом и место размещения детей не входил. Я изложил требование дивизии и категорически указал на то, что вмешательство дивизии было вызвано исключительно способом выполнения. Штандартенфюрер и оберштурмфюрер признали технические недостатки и заявили, что теперь положение вещей приводит к тому, чтобы найти форму быстрого окончания. Он собственно теперь не в состоянии осуществить задуманный расстрел. Фельдкомендант заявил, что первое сообщение сделали дивизионные священники. На это гауптман Люляй заметил, что хотя он евангелический христианин, однако считает, что священникам лучше заботиться о душах солдат. Из формы и способа высказываний как фельдкоменданта, так и гауптмана Люляя следовало, что они, во-первых, ставят под сомнение правдивость дивизионных священников, во-вторых, что дело они рассматривают как «вынюхивание, чтобы что-нибудь найти». Они считают сообщение преувеличением и следствием любопытного вмешательства дивизионных священников. Штандартенфюрер на это ничего не сказал. Я вместе с 01 отбросил это неслыханное подозрение, так как дивизионные священники сначала посчитали, что речь идет о самоуправстве украинцев, которые однажды в Золочеве заставили дивизи%
[…] Я полагаю, был конец августа 1941 г., когда мы продвинулись в Белую Церковь. Здесь одна рота 415-го батальона приняла охрану транзитного лагеря военнопленных[1]. Остальные роты батальона прочесывали окрестные леса в поисках рассеянных русских подразделений или солдат […]
Однажды появился комендант лагеря с несколькими эсэсовцами и передал им отряд пленных (около десяти), которые были снабжены лопатами. Эта команда под контролем эсэсовцев вырыла близ стоящего в стороне небольшого дома внутри лагеря, но вне зоны пленных большую яму. Под вечер прибыли два крытых грузовика под охраной других эсэсовцев, высадили лиц в штатском и отвели их в дом, находящийся близ ямы. Эсэсовцы остались охранять этот дом. На следующее утро приехал грузовик с эсэсовцами, которые были вооружены винтовками. Дом и яма были оцеплены в значительной окружности, также для караула. Затем через короткие интервалы стали раздаваться винтовочные залпы. Спустя некоторое время был затребован отряд пленных, которые должны были засыпать землей трупы, находившиеся в яме. Постовой караула со своей караульной вышки видел происходившее и потом сообщил, что была произведена казнь примерно 30-35 лиц в штатском, среди них также несколько женщин […]
BArch B 162/5672, Bl. 198
Из показаний 21.4.1975 г. бывшего мотоциклиста-связного 4-й роты 415-го батальона земельных стрелков Мельхиора Зетца (Melchior Setz)
о расстрелах в Белой Церкви
[…] Я еще сегодня хорошо помню, как во время моего пребывания в Белой Церкви член 1-й или 2-й роты по имени Пауль Грюнер рассказал мне о массовых казнях и также показал массовую могилу, заметив, должен же я когда-то увидеть, что тут происходит. Он привел меня к находившейся поблизости яме примерно от 1,5 до 2 метров шириной и примерно 15 метров длиной, в которой накануне вечером произошла казнь. Трупы уже были засыпаны землей. На краю ямы я увидел череп ребенка. Грюнер рассказал мне, что в этом месте постоянно происходят расстрелы отобранных русских комиссаров из дулага 170, а также старых людей, в том числе женщин. Среди убитых находились также дети. Перед казнью жертвы должны раздеться. Их по очереди расстреливали из автоматов и затем засыпали землей, после чего в этой же яме позднее производились новые расстрелы […]
BArch B 162/5672, Bl. 188
Донесение католического дивизионного священника при 295-й пехотной дивизии д-ра Ройсса от 20 августа 1941 г.
295-й пехотной дивизии
сообщаю:
Сегодня во второй половине дня, около 14.30, к евангелическому дивизионному священнику и ко мне пришли военные священники Тевес и Вильчек, военный госпиталь 4/607, и сообщили следующее:
Немецкие солдаты обратили их внимание на то, что в одном доме в невыносимых условиях заперты еврейские дети в возрасте от нескольких месяцев до 5 или 6 лет, чьи родители будто бы расстреляны; их охраняет украинская самоохрана. В окрестностях дома постоянно слышны стоны детей. Тогда они сами отправились туда, нашли подтверждение этому факту, но не увидели военнослужащих ни вермахта, ни других ведомств, которые здесь ответственно заботились о порядке или осуществляли охрану. Присутствовал только в качестве зрителей ряд немецких солдат, которые выразили своё негодование этими обстоятельствами. Они попросили нас сообщить нашему ведомству об этом деле.
Чтобы можно было составить точное сообщение – описанный инцидент порождал подозрение, что речь идет о самоуправстве украинской милиции – я в сопровождении обоих военных священников и евангелического дивизионного священника, обер-священника вермахта Корнмана, пошел в этот дом и обнаружил следующее:
Во дворе перед домом, у которого были отчетливо слышны плач и стоны детей, находился часовой украинской милиции с винтовкой, ряд немецких солдат и несколько молодых украинских девушек. Мы сразу беспрепятственно прошли в дом и обнаружили в двух помещениях около 90 (у меня было время подсчитать) детей в возрасте от нескольких месяцев до 5,6 или 7 лет. Какого-либо немецкого надзора со стороны вермахта или другого немецкого ведомства не было.
Некоторое количество немецких солдат, среди них унтер-офицер санитарной службы, при нашем приходе осматривали условия содержания детей. Кроме того, как раз подошел полевой жандарм из ортскомендатуры или фельдкомендатуры, который сказал, что он только пришел, чтобы расследовать случай грабежа, будто бы совершенного часовым украинской милиции.
Оба помещения, в которых размещались дети – к ним примыкало пустое третье помещение – были в очень грязном состоянии. Дети лежали или сидели на полу, который был покрыт их выделениями. Мухи сидели большей частью на ногах и животах частично полуодетых детей. Несколько детей постарше (2,3,4 года) соскребали со стен известку и ели её. Двое мужчин, по внешнему виду евреи, пытались убрать в комнатах. Воздух был ужасно спертым, маленькие дети, особенно те, которым было лишь несколько месяцев, постоянно стонали и плакали. Производившие осмотр солдаты, также как и мы, были потрясены этими невероятными условиями и выражали свое сильное негодование. В другом помещении, попасть в которое можно было через окно одной из детских комнат, находилось некоторое количество женщин и больших детей, кажется, евреев. В это помещение я не входил. В еще одном помещении были заперты несколько женщин, среди них женщина с маленьким ребенком на руках; по словам часового – украинского юноши в возрасте 16-17 лет, вооруженного палкой, - относительно них будто бы еще не было установлено, евреи ли они.
Когда мы вышли во двор, там происходил спор между вышеупомянутым полевым жандармом и украинским часовым, который охранял дом; этот часовой подозревался в грабеже, а также он уничтожил несколько удостоверений, которые немецкие военные ведомства выдали другим украинцам (речь шла о нескольких женщинах). На земле еще валялись обрывки. Полевой жандарм разоружил украинского часового, велел его увести и ушел сам.
Присутствовавшие немецкие солдаты, которые были во дворе, рассказали нам, что они здесь расквартированы (в доме поблизости) и со вчерашней второй половины дня слышат беспрерывный плач детей. Под вечер вчерашнего дня уже уехали 3 грузовика с детьми. При этом присутствовал чиновник СД. Шофер грузовика им рассказал, что это дети уже расстрелянных евреев и евреек, которых теперь также повезли на расстрел; расстреливает детей украинская милиция. Находящиеся в доме дети также должны быть расстреляны. Солдаты выражали сильнейшее негодование условиями, в которых находились дети; один из них еще упомянул, что у него самого дети дома. Так как не было никакого немецкого надзора, я потребовал от солдат, чтобы больше никто, особенно никто из населения, не входил в дом, чтобы об этом больше не было разговоров.
Тем временем помещения с детьми осмотрел неизвестный мне обер-врач вермахта и заявил мне, что срочно необходимо доставить туда воду; положение таково, что следует считаться с опасностью вспышки эпидемии.
Так как дом и дети не имеют немецкого часового или надзора и с тамошними условиями в любое время могут ознакомиться немецкие солдаты – как это уже происходило и вызывало негодование и критику – я докладываю об этом деле моему вышестоящему ведомству.
Groscurth H. Tagebücher eines Abwehroffiziers 1938-1940. Stuttgart 1970, S. 538-539
Донесение 1-го офицера штаба 295-й пехотной дивизии подполковника Гельмута Гроскурта от 21 августа 1941 г.
Отчет о событиях в Белой Церкви 20.8.41.
20.8. около 16.00 ко мне явились оба дивизионных священника и сообщили, что в одном доме города лежат около 90 еврейских детей, которые заперты без всякой пищи и воды около 24 часов. На основании сообщения священников военного госпиталя они ознакомились с условиями. Они являются невыносимыми, попытка побудить ортскоменданта вмешаться осталась безуспешной. Дивизионные священники сообщили, что обстоятельства требуют срочной помощи, так как дом посещают многочисленные солдаты и санитарные условия могут иметь опасные последствия, как подтвердил главный врач военного госпиталя.
В связи с этим сообщением я в 16.30 с офицером для поручений обер-лейтенантом Шпёрхазе, дивизионным священником д-ром Ройссом и переводчиком зондерфюрером Тишуком отправился в дом, который находится в переулке, примерно в 50 м от улицы. Дом был виден с улицы, слышался плач детей. Во дворе стояли около 20 унтер-офицеров и рядовых. Часового перед домом не было. По двору слонялись несколько вооруженных украинцев. Дети лежали на подоконниках, окна не были открыты. В вестибюле первого этажа стоял украинский часовой, который немедленно открыл дверь в комнаты, в которых находились дети. В 3 соединенных между собой помещениях находился еще один украинский часовой. Помещения были заполнены около 90 детьми и несколькими женщинами. В самой задней комнате, в которой лежали почти исключительно младенцы, женщина производила уборку. В остальных комнатах царила неописуемая грязь. Вокруг лежали тряпки, пеленки, нечистоты. Бесчисленные мухи покрывали частично голых детей. Почти все дети плакали или стонали. Вонь была невыносимой. Одна говорящая по-немецки женщина утверждала, что она совершенно невиновна, никогда не интересовалась политикой и не является еврейкой.
Тем временем пришел обершарфюрер СД, которого я спросил, что будет с детьми. Он сказал, что родственники детей расстреляны, и что дети также должны быть устранены. Не высказывая своего мнения, я отправился в ортскомендатуру и потребовал от коменданта объяснений. Он объявил себя некомпетентным, на известные ему мероприятия СД он не имеет никакого влияния, он предложил обсудить дело с фельдкомендантом, подполковником Ридлем. Я отправился к нему в сопровождении ортскоменданта и 01. Фельдкомендант сказал, что начальник зондеркоманды у него был, информировал его о своем задании, и оно выполняется с ведома фельдкоменданта. На распоряжения оберштурмфюрера он не имеет никакого влияния. Я спросил фельдкоменданта, считает ли он, что оберштурмфюрер имеет приказ высшего ведомства устранить также детей, мне об этом ничего не известно. Фельдкомендант возразил, что он убежден в правильности и необходимости этого приказа. Тогда я потребовал оцепить дом так, чтобы войска не имели возможности наблюдать эти события, которые уже вызвали сильную критику среди частей, так как расквартированные поблизости солдаты всю ночь слышали плач детей. Далее я потребовал, чтобы вывоз на расстрел был произведен незаметно. Я заявил, что готов предоставить в распоряжение части дивизии, если караула фельдкомендатуры будет недостаточно. Далее я заявил, что немедленно информирую группу армий для получения решения, следует ли продолжать расстрел детей. (Некоторое количество детей по сведениям фельдкоменданта уже было устранено днем ранее и притом украинской милицией по распоряжению СД).
Фельдкомендант согласился с этим урегулированием и подчеркнул, что командир дивизии является старшим гарнизонным начальником и может отдавать все необходимые распоряжения. Пока не будет иметься решения группы армий он «задержит» выполнение дальнейших мероприятий, но потребовал срочно письменный приказ. У меня было намерение прервать мероприятия, так как я считал, что вывоз детей состоится лишь в вечерние часы, а к этому времени будет иметься решение группы армий. Мне было ясно, что остановка мероприятий приведет к осложнениям с политическими ведомствами, и я хотел этого по-возможности избежать. Но фельдкомендант заявил, что вывоз детей состоится очень скоро. Тогда я распорядился, чтобы фельдкомендант сообщил начальнику зондеркоманды, что он должен отложить вывоз до решения группы армий.
Сам я не хотел идти к начальнику зондеркоманды, чтобы как можно быстрее связаться с группой армий. Я полагал, что, учитывая принципиальное значение этого вопроса, группа армий должна быть немедленно информирована и сама дивизия не может принять решение. Iа группы армий, с которым я немедленно связался, заявил, что делом должна заниматься АОК 6. С тамошним Ia долгое время нельзя было связаться. Решение г-на командующего он смог получить только вечером. Тем временем ко мне явился оберштурмфюрер Хэфнер, начальник зондеркоманды, и потребовал подтверждения переданного ему приказа дивизии. Он выпрашивал письменный приказ. В этом я ему отказал, заметив, что окончательное решение ожидается в скором времени. Он заявил менее воинственным тоном, что об этом распоряжении должен доложить своему начальнику. Он имеет ясный приказ осуществить мероприятия. На это я заявил, что настаиваю на своем распоряжении и в случае необходимости силой добьюсь его выполнения. Я еще раз категорически заявил, что мне известны указания политических ведомств, но в интересах поддержания воинской дисциплины я должен требовать осуществления мероприятий в подходящей форме. Решение армии ожидается.
В 19.00 я доложил г-ну командиру дивизии об инциденте и принятых до сих пор мерах, которые он одобрил.
Около 20.00 поступило решение армии отложить дальнейшее выполнение. Тем временем под вечер один грузовик уже был загружен детьми и стоял у дома. Фельдкомендант был немедленно информирован 01, оберштурмфюрер был вызван 01 в штаб дивизии, где я передал ему указание армии. Офицер штаба дивизии проконтролировал выполнение и предписанное тем временем фельдкомендантом оцепление. В это оцепление частично были назначены украинцы с винтовками без удостоверений. Это оцепление украинцами было заменено немецкими солдатами. Фельдкомендант тем временем позаботился о воде и хлебе для детей.
21.8. около 11.00 появился гауптман Люляй (офицер абвера, АОК 6) со штандартенфюрером Блобелем и оберштурмфюрером Хэфнером для предписанного армией совещания. Оно состоялось у фельдкоменданта. Гауптман Люляй перед прибытием в дивизию осмотрел местность, но в дом и место размещения детей не входил. Я изложил требование дивизии и категорически указал на то, что вмешательство дивизии было вызвано исключительно способом выполнения. Штандартенфюрер и оберштурмфюрер признали технические недостатки и заявили, что теперь положение вещей приводит к тому, чтобы найти форму быстрого окончания. Он собственно теперь не в состоянии осуществить задуманный расстрел. Фельдкомендант заявил, что первое сообщение сделали дивизионные священники. На это гауптман Люляй заметил, что хотя он евангелический христианин, однако считает, что священникам лучше заботиться о душах солдат. Из формы и способа высказываний как фельдкоменданта, так и гауптмана Люляя следовало, что они, во-первых, ставят под сомнение правдивость дивизионных священников, во-вторых, что дело они рассматривают как «вынюхивание, чтобы что-нибудь найти». Они считают сообщение преувеличением и следствием любопытного вмешательства дивизионных священников. Штандартенфюрер на это ничего не сказал. Я вместе с 01 отбросил это неслыханное подозрение, так как дивизионные священники сначала посчитали, что речь идет о самоуправстве украинцев, которые однажды в Золочеве заставили дивизи%
Из показаний 28.5.1964 г. бывшего шофера в зондеркоманде 4а Курта Вернера о расстрелах в Бабьем Яру
[…] Тогда вся команда, за исключением караула, около 6 часов утра отправилась на эти расстрелы. Я сам сел в грузовик… Мы тогда ехали около 20 минут в северном направлении. Мы остановились на мощеной улице, которая заканчивалась на открытой местности. Там были собраны бесчисленные евреи, и там также было устроено место, где евреи должны были сложить свою одежду и багаж. В километре я увидел большой естественный овраг. Это была песчаная местность. Овраг был глубиной примерно 10 метров, длиной около 400 метров, шириной вверху около 80 метров и внизу около 10 метров.
Сразу после моего прибытия на место казни я вместе с другими товарищами должен был отправиться вниз в этот овраг. Это длилось недолго, и вскоре к нам по склонам оврага были приведены первые евреи. Евреи должны были ложиться лицом к земле у стен оврага. В овраге находились три группы стрелков, в совокупности около 12 стрелков. К этим группам по расстрелу одновременно сверху все время подводились евреи. Последующие евреи должны были ложиться на трупы ранее расстрелянных евреев. Стрелки стояли за евреями и убивали их выстрелами в затылок. Я еще сегодня помню, в какой ужас пришли евреи, когда сверху, с края оврага, в первый раз могли смотреть вниз на трупы в овраге. Многие евреи с испугу все время кричали. Невозможно себе даже представить, каких нервов стоило в этих условиях выполнять грязную работу. Это было ужасно.
Я должен был всю первую половину дня оставаться в овраге. Там я должен был некоторое время снова стрелять, а затем я занимался тем, что заполнял патронами магазины автоматов. В течение этого времени стрелками были другие товарищи. В середине дня нас забрали из оврага, и во второй половине дня я с другими должен был наверху отводить в овраг евреев. В это время внизу в овраге производили расстрелы другие товарищи. Евреев мы подводили на край оврага, оттуда они сами по склону спускались вниз. В этот день расстрелы продолжались примерно до пяти или шести часов (17 или 18 часов). Затем мы вернулись на нашу квартиру. В этот вечер опять был выдан шнапс. Мы все были рады, что расстрел закончился. Я точно помню, что в этот день в овраге были фюреры СС д-р Функ, Янссен и Хэфнер, и постоянно производили добивание не пораженных смертельно евреев […] Другие офицеры, в том числе определенно Блобель, фон Радецки, Ханс, Мюллер и Каллсен стояли наверху на краю оврага и оттуда наблюдали за казнями. Я также еще теперь припоминаю, что внизу в овраге производил добивание Войтон, если даже не действовал как настоящий стрелок. На следующий день мы также рано утром поехали на это место казни. Вчерашние трупы лежали в овраге еще открытые. Я считаю, что также этот расстрел длился весь день. При этом я должен был вновь стрелять и заполнять магазины, а затем, как и вчера, наверху – после смены в овраге – подводить евреев к краю оврага. Подходили целые колонны евреев. Все были голыми. Это была ужасная картина. Также все офицеры были вновь там, только я уже теперь больше не знаю, кто из них в этот день был внизу в овраге и производил добивание […]Также на второй день после расстрела был выдан шнапс. Я также знаю, что вечером офицеры напились […]
BArch B 162/5651, Bl. 2304f
Из свидетельских показаний 30.6.1965 г. бывшего шофера в зондеркоманде 4а Фрица Хёфера
[…] Незадолго до падения Киева мы оставили Житомир. Я знаю точно, что Янссен был в передовой команде, а также Хэфнер. Были ли еще другие офицеры, я сказать уже не могу. В машине будто бы были Конзее, Вайруп или Фробёзе и Эйзель. В Фастове мы сделали остановку. Оттуда мы могли слышать артогонь. Когда мы оставили Житомир с передовой командой Киев, то это могло быть примерно 16.9. Я знаю точно, что это было после моего дня рождения. Когда мы сделали остановку в Фастове, то я припоминаю, что однажды в наше место расквартирования пришел гауптман вермахта. Когда я его заметил, я заорал «Внимание!», хотя рядом стоял Хэфнер. За это Хэфнер устроил мне разнос. Затем он представился гауптману вермахта. О чем они друг с другом говорили, я не знаю. Под конец пришел еще сотрудник тайной полевой полиции. С ним был мальчик примерно 12 лет. Он рассказал, что этот мальчик стрелял из засады по немецким войскам. Один из чиновников по допросам спросил Хэфнера, что делать с мальчиком. Хэфнер ответил на своем швабском диалекте: «Ну, нам ничего не остается, как прикончить». Это он сказал как-бы мимоходом. Затем мальчик был уведен. Как он был расстрелян, кто произвел казнь и где находилось место казни, я не знаю. Чиновник по допросам снова его увел. Кто был этим чиновником, я не знаю. Это был один из чиновников по допросам, которые входили в ЗК 4а.
Я еще помню, что во время нашей беседы вечером один из людей передовой команды Киев (это был один из чиновников по допросам) жаловался в нашем кругу на то, что этот мальчик был расстрелян без всякого допроса относительно того, сделал ли он вообще что-нибудь. Я не могу уже сказать, сказал ли это Конзее, Эйзель, Вайруп или Фробёзе.
Когда пал Киев, передовая команда прибыла в город. Я точно знаю, что в этой передовой команде был Янссен. Был также Хэфнер. Первую ночь мы провели на стадионе «Динамо». На следующее утро мы поехали в город. Мы прибыли на Короленко 33. Это здание, в котором размещалось НКВД. Когда мы зашли в это здание, я увидел человека, который шел босиком. Этот человек мгновенно исчез. Я считаю, что это произошло потому, что он увидел череп на наших фуражках. Здание было обыскано. «Трофейные» немцы, которые были с нами, должны были проделать большую работу. Они собирали мебель и прочие вещи, которые они могли использовать. Я сначала мало что видел в городе. Я был занят тем, что снимал мотор моей машины и устанавливал новый мотор. Когда я эту работу закончил, у меня машину забрали. Тем временем прибыли главная команда и BdS. Ведомства находились на Короленко 33, в то время как мы, рядовой состав, размещались в одном высотном доме. Это был высотный дом, в котором раньше жили члены НКВД с их женами.
Это, вероятно, был конец сентября, когда в Киеве появились объявления, что евреи должны собраться в одно место. Это произошло. Евреи двинулись по улицам Киева в направлении оврага Бабий Яр. Украинцы даже выбрасывали на улицу евреев, которые прятались. В объявлениях указывалось, что евреи будут переселены. В подразделении было известно, что евреи должны быть расстреляны. В один из двух дней расстрела я на грузовике был послал на плато, которое находится у оврага Бабий Яр. Там я должен забрать одежду. Я увидел, что евреи постоянно подходят. Они должны были сначала сложить свои пальто, затем в другое место верхнюю одежду и затем в еще одно место нижнюю одежду. Это были мужчины, женщины и дети всех возрастов. На входе в овраг – овраг шел отвесно вниз – жертвы хватали за руки и сбивали с ног. Когда они лежали, их расстреливали сзади из автоматов. Я сам был у ямы и все это видел. Это была ужасная картина. Трупы лежали слоями друг на друге. По моим подсчетам этот овраг был длиной 50–60 метров и в верхней части шириной 15–20 метров. Когда я там был, было еще много места между верхним слоем трупов и краем оврага – минимум метров 12–15. На плато, которое примыкало к оврагу, стоял Блобель. Я видел, как к нему подошел Хэфнер, держа за руку маленькую белокурую девочку. Я стоял поблизости и слышал, как Хэфнер на швабском диалекте сказал Блобелю: «Штандартенфюрер, я не могу заставить себя застрелить малышку», на что Блобель кивнул и Хэфнер велел девочке бежать. Девочка побежала в направлении города навстречу приближающимся колоннам евреев. Что случилось с девочкой, я сказать не могу […]
BArch B 162/5653, Bl. 3206–3208